Герцогиня почувствовала, как жало этого вопроса проникло в ее сердце: она была без памяти увлечена генералом Монриво, но ходили слухи, что он с ней разошелся.
— Вчера он был в Елисейском дворце, — ответила она, вся вспыхнув.
— На дежурстве? — предположила г-жа де Босеан.
— Клара, вы знаете, конечно, — в свою очередь спросила герцогиня, зло сверкая глазами, — что завтра состоится оглашение маркиза д'Ажуда-Пинто и мадмуазель де Рошфид?
Удар был слишком силен, виконтесса побледнела, но ответила, смеясь:
— Это сплетни, которыми тешат себя глупцы. Зачем маркизу д'Ажуда давать Рошфидам свое имя, одно из лучших в Португалии? Рошфиды — вчерашние дворяне.
— Да, но у Берты, как говорят, будет двести тысяч ливров дохода.
— Маркиз д'Ажуда слишком богат, чтобы руководиться подобными расчетами.
— Но, дорогая, мадмуазель де Рошфид сама по себе очаровательна.
— Вот как!
— Словом, сегодня он обедает у них, брачный контракт уже составлен. Меня крайне удивляет, что вы так мало знаете об этом.
— Какую же глупость вы совершили, милостивый государь? — спросила Эжена г-жа де Босеан. — Видите ли, дорогая Антуанета, этот младенец только что подкинут свету и ничего не понимает из того, о чем мы говорим. Будьте снисходительны к нему: отложим наш разговор до завтра. Завтра, несомненно, обо всем будет сообщено открыто, тогда и вы можете извещать всех открыто и с уверенностью.
Герцогиня окинула Эжена тем надменным взглядом, что, смерив человека с головы до ног, сразу пригнетает его и обращает в нуль. Достаточно умный, чтобы сообразить, какие колкости скрывались под дружескими фразами обеих дам, Эжен ответил:
— Я, сам того не зная, вонзил кинжал в сердце графини де Ресто. Именно в этом незнании моя вина. С теми, кто вам причиняет боль вполне сознательно, вы продолжаете встречаться и, может быть, побаиваетесь их, а если человек наносит рану, не ведая всей глубины ее, то на такого смотрят, как на дурачка, на простофилю, ни из чего не способного извлекать пользу, и все относятся к нему с презрением.
Госпожа де Босеан наградила студента теплым взглядом, выразив им одновременно и признательность и чувство своего достоинства, как это умеют делать люди большой души. Ее взгляд излился целительным бальзамом на свежую рану в сердце Растиньяка, которую только что нанесла Эжену герцогиня, определяя ему цену глазом присяжного оценщика.
— Представьте себе, — сказал Эжен, — мне удалось завоевать расположение графа де Ресто. А надо вам сказать, — обратился он к герцогине смиренно, но в то же время и лукаво, — что я пока только жалкий студент, совершенно одинокий, очень бедный…
— Не говорите таких вещей, господин де Растиньяк. Мы, женщины, никогда не гонимся за тем, что никому не нужно.
— Что делать! — отвечал Эжен. — Мне всего-навсего двадцать два года! Надо уметь сносить невзгоды такого возраста. Кроме того, сейчас я исповедуюсь, а чтобы преклонить для этого колена, не найдешь исповедальни прелестнее, чем эта; правда, в таких исповедальнях только грешишь, а каешься в других.
Герцогиня холодно выслушала эту святотатственную болтовню и осудила ее за дурной тон, сказав виконтессе:
— Кузен ваш еще новичок…
Госпожа де Босеан от всего сердца посмеялась над герцогиней и своим кузеном.
— Да, моя дорогая, он новичок и ищет себе наставницу, которая преподала бы ему хороший тон.
— Герцогиня, — вновь обратился к ней Эжен, — мне кажется, желанье быть посвященным в тайны того, что нас пленяет, вполне естественно, не правда ли? («Однако, — подумал он, — для разговора с ними я изобретаю фразы, достойные любого парикмахера».)
— Но, думается мне, графиня де Ресто сама является ученицей господина де Трай, — возразила герцогиня.
— Мне это было совершенно неизвестно, — ответил студент. — Вот почему я глупейшим образом вклинился между ними. В конце концов я довольно хорошо поладил с мужем и видел, что его супруга покуда еще терпит мое присутствие, как вдруг угораздило меня сказать им, что я знаком с тем человеком, который в коридоре поцеловал графиню и на моих глазах вышел черным ходом из дома во двор.
— Кто же это такой? — спросили обе дамы.
— Один старик; живет он на два луидора в месяц, в глуши предместья Сен-Марсо, там же, где и я, бедняга-студент; это поистине несчастный человек, посмешище для всех, и мы его прозвали «папаша Горио».
— Да вы действительно младенец! — воскликнула виконтесса. — Ведь графиня де Ресто — в девицах Горио.
— Дочь вермишельщика, — добавила герцогиня, — мещаночка, представленная ко двору в один день с дочерью придворного пирожника. Клара, вы не помните? Король еще рассмеялся и сказал по-латыни какую-то остроту насчет муки: люди… ну как это?.. люди…
— Ejusdem farinae,[34] — подсказал Эжен.
— Совершенно верно, — подтвердила герцогиня.
— И он ее отец! — произнес студент, выражая на лице ужас.
— Ну да; у этого чудака две дочери, и он с ума сходит по ним, хотя и та и другая почти отказались от него.
— Вторая — это не та ли, что замужем за банкиром с немецкой фамилией, за каким-то бароном Нусингеном? — спросила виконтесса, обращаясь к герцогине де Ланже. — Ее зовут Дельфиной, не правда ли? Она блондинка, у нее боковая ложа в Опере; она бывает также у Буфонов и, чтобы привлечь к себе внимание, смеется очень громко?
— Дивлюсь вам, дорогая, как можете вы интересоваться подобными людьми? — заметила с усмешкой герцогиня. — Только совсем потеряв от любви голову, как Ресто, можно было вываляться в муке мадмуазель Анастази. О! На этом деле он понесет убыток! Она попалась в лапы графу де Трай, и он ее погубит.
— Так они отреклись от своего отца! — повторил Эжен.
— Ну да, — ответила герцогиня, — от своего отца, вы понимаете — отца, как бы то ни было — отца, к тому же, говорят, от хорошего отца; каждой он дал в приданое по пятисот или шестисот тысяч, чтобы создать их счастье, выдав хорошо замуж, а себе оставил восемь-десять тысяч ливров дохода в год, рассчитывая, что его дочери останутся его дочерьми, что он устроит себе у них две жизни, два дома, где всегда найдет любовь и ласку. Вместо этого через два года зятья изгнали его из своего общества, как последнего негодяя.
