— Нет.
— Какое же тогда вознаграждение?
— Пятьсот.
— Стоит итти на это дело ради такой малости! Укор для совести не меньше, а мне не так легко ее успокаивать.
— Заверяю вас, — вмешался Пуаре, — что у мадмуазель чуткая совесть, не говоря уже, что женщина она любезная и весьма сообразительная.
— Ладно, — решила мадмуазель Мишоно, — если это Обмани-смерть, вы даете мне три тысячи, а если это обыкновенный человек, то ничего.
— Идет, — ответил Гондюро, — но при условии, что дело будет сделано завтра же.
— Не так скоро, дорогой мой, мне еще надо посоветоваться с моим духовником.
— Хитра! — сказал агент, вставая с места. — Так до завтра. Если понадобится спешно переговорить со мной, приходите в переулочек Сен-Анн, в конец церковного двора за Сент-Шапель. Там только одна дверь, под аркой. Спросите Гондюро.
В эту минуту мимо проходил Бьяншон, возвращаясь с лекции Кювье, и своеобразное прозвище «Обмани-смерть» привлекло внимание студента, благодаря чему он также услыхал ответное «идет» знаменитого начальника сыскной полиции.
— Отчего вы не покончили с ним дело сразу? Ведь это триста франков пожизненной ренты! — сказал Пуаре, обращаясь к мадмуазель Мишоно.
— Отчего? Это дело надо еще обдумать. Если Вотрен в самом деле Обмани-смерть, то, может быть, выгоднее сговориться с ним. Впрочем, требовать от него денег — это значит предупредить его, и, чего доброго, он улизнет не заплатив. Получится только мерзкий пшик.
— Если бы он и был предупрежден, — возразил Пуаре, — разве за ним не станут наблюдать, как сказал вам этот господин? Правда, что вы-то потеряли бы все.
«А к тому же не люблю я этого человека, — подумала мадмуазель Мишоно. Мне он говорит только неприятности».
— Но вы можете поступить лучше, — продолжал Пуаре. — Ведь тот господин, по-моему, человек вполне порядочный, да и одет очень прилично, и вот он сказал, что повиновение законам обязывает избавить общество от преступника, какими бы достоинствами он ни отличался. Пьяница не перестанет пить. А вдруг ему взбредет в голову убить нас всех? Ведь, черт возьми, мы можем оказаться виновниками этих убийств, не говоря о том, что первыми их жертвами будем мы сами.
Размышления мадмуазель Мишоно мешали ей прислушиваться к словам Пуаре, падавшим из его уст, как водяные капли из плохо привернутого крана. Если этот старичок начинал цедить фразы и его не останавливала Мишоно, он говорил безумолку, как заведенный автомат. Заговорив об одном предмете и не сделав никакого вывода, он переходил путем различных вводных предложений к совершенно противоположной теме. Приближаясь к «Дому Воке», Пуаре совсем заплутался среди всяких отклонений и ссылок на разные случаи жизни, так что, наконец, добрался до рассказа о своих показаниях в деле г-на Рагуло и г-жи Морен, где он выступал свидетелем защиты. Входя в том, его подруга успела разглядеть Эжена и мадмуазель Тайфер, увлеченных задушевным разговором на столь животрепещущую тему, что ни тот, ни другой не обратили ни малейшего внимания на двух пожилых жильцов, проследовавших через столовую.
— Так оно и должно было кончиться, — заметила мадмуазель Мишоно, обращаясь к Пуаре. — Всю последнюю неделю они посматривали друг на друга томным взглядом.
— Да, да, — ответил Пуаре. — Потому-то ее и осудили.
— Кого?
— Госпожу Морен.
— Я говорю вам про мадмуазель Тайфер, — сказала мадмуазель Мишоно, войдя по рассеянности в комнату Пуаре, — а вы толкуете мне про госпожу Морен. Что это за женщина?
— А в чем же виновата мадмуазель Викторина? — спросил Пуаре.
— В том, что любит Эжена де Растиньяка и лезет, наивная бедняжка, сама не зная куда.
Утром г-жа де Нусинген довела Эжена до отчаяния. В глубине души он уже отдался полностью на волю Вотрена, сознательно не вдумываясь ни в причины приязни к нему этого необыкновенного человека, ни в будущее их союза. Необходимо было чудо, чтобы спасти его от падения в пропасть, над которой он занес ногу час тому назад, обменявшись с мадмуазель Викториной самыми нежными обетами. Викторине чудился голос ангела, ей открывались небеса, а «Дом Воке» весь расцветился для нее фантастическими красками, как театральные дворцы под кистью декоратора: она любила и была любима, по крайней мере в это верила она! Да и какая женщина на ее месте не верила бы в это, глядя на Растиньяка и слушая его целый час, тайком от пансионских аргусов?
Отлично сознавая, что поступает гадко, а вместе с тем не отказываясь от своих намерений, Эжен старался убедить себя, что, осчастливив женщину, он тем искупит простительный свой грех, и в таких бореньях с совестью он даже похорошел от решимости итти напропалую и светился всеми огнями ада, пылавшего в его душе. К счастью для него, чудо свершилось: весело вошел Вотрен, прочел все, что таилось в сердцах обоих молодых людей, соединенных изобретательностью его дьявольского ума, и сразу оборвал их радостное настроение, насмешливо запев своим сильным голосом:
Мила моя Фаншета
Душевной простотой…
Викторина скрылась, унося с собой столько счастья, сколько натерпелась горя в жизни до сих пор. Бедняжка! Пожатье рук, прикосновение волос Эжена к ее щеке, словечко, сказанное на ухо так близко, что чувствовалась теплота милых губ, трепет руки, сжимавшей ее талию, поцелуй в шею — все претворялось в священные обеты любви, а грозное соседство толстухи Сильвии, готовой каждую минуту ворваться в эту лучезарную столовую, делало их пламеннее, острее и заманчивее самых разительных примеров беззаветного чувства в самых знаменитых повествованиях о любви.
Робкие залоги любви, по образному выражению наших предков, казались преступлением юной, благочестивой девушке, ходившей к исповеди каждые две недели! Расточая сокровища своей души, она сейчас их подарила больше, чем впоследствии, став женщиной богатой и счастливой, могла подарить, отдавая себя всю.
— Дело сделано, — заявил Вотрен Эжену. — Наши денди повздорили. Все имело приличный вид. Ссора на почве убеждений. Наш голубок оскорбил моего сокола. Встреча — завтра, в Клиньянкурском редуте. В половине девятого, когда мадмуазель Тайфер будет спокойно макать греночки в кофе, к ней перейдет по наследству любовь отца и богатство. Шутка сказать! Молодой Тайфер отлично владеет шпагой и самонадеян, как козырный туз, но ему пустят кровь ударом моего изобретения: только приподнять шпагу и колоть в лоб. Я покажу вам этот прием, — чертовски полезная штука.
