— Бедный молодой человек! — громко произнес Вотрен. — Как это можно заводить ссоры, имея тридцать тысяч годового дохода? Положительно, молодежь не умеет вести себя.
— Милостивый государь! — окликнул его Эжен.
— В чем дело, взрослый ребенок? Разве дуэли происходят в Париже не каждый день? — спросил Вотрен, невозмутимо допивая кофе, в то время как Мишоно, не отрывая глаз, глядела на него с таким вниманием, что ошеломившее всех событие прошло мимо нее.
— Викторина, я поеду с вами, — сказала г-жа Кутюр.
И обе они помчались в дом Тайфера, даже не надев шляп и шалей.
Перед уходом Викторина со слезами на глазах посмотрела на Эжена таким взглядом, который словно говорил: «Не думала я, что за наше счастье я заплачу слезами!»
— Уж не пророк ли вы, господин Вотрен? — спросила вдова Воке.
— Я — кто угодно, — ответил Жак Коллен.
— Как это странно! — продолжала г-жа Воке, нанизывая одну за другой ничего не значащие фразы по поводу этого события. — Смерть хватает нас не спрашивая. Часто молодежь умирает раньше стариков. Наше счастье, что мы, женщины, не деремся на дуэли; зато у нас есть свои недуги, от которых избавлены мужчины. Мы родим детей, и материнские муки бывают продолжительны! И повезло же Викторине! Отец вынужден будет ее признать.
— Да-а! — произнес Вотрен, глядя на Эжена. — Вчера у ней не было ни гроша, а сегодня несколько миллионов.
— Послушайте, господин Эжен, — воскликнула г-жа Воке, — а вы не прогадали!
При этих словах папаша Горио взглянул на студента и увидал в его руке смятое письмо.
— Вы не дочли его! Что это значит? Неужели вы такой же, как другие? — спросил он Растиньяка.
— Госпожа Воке, я никогда не женюсь на мадмуазель Викторине, — сказал Эжен с чувством такой гадливости и ужаса, что привел всех в недоумение.
Папаша Горио схватил руку студента и пожал ее. Ему хотелось ее поцеловать.
— Ого! У итальянцев есть хорошее выражение: col tempo,[72] — сказал Вотрен.
— Я жду ответа, — напомнил посыльный от г-жи де Нусинген.
— Скажите, что я буду.
Посыльный ушел. Эжен пришел в сильное возбуждение и забыл об осторожности.
— Как быть? — спрашивал он, громко разговаривая с самим собой. Никаких доказательств!
Вотрен усмехнулся. В этот момент питье, рассасываясь в желудке, стало действовать. Но каторжник оказался настолько крепок, что встал и, глядя на Растиньяка, глухим голосом проговорил:
— Молодой человек, хорошее приходит, пока мы спим.
И упал замертво.
— Значит, есть суд божий! — воскликнул Эжен.
— Что такое с нашим бедненьким господином Вотреном?
— Удар! — воскликнула мадмуазель Мишоно.
— Сильвия, милочка, сходи за врачом, — распорядилась вдова. — А вы, господин Растиньяк, бегите к Бьяншону: Сильвия может не застать нашего врача, господина Гренпреля.
Растиньяк обрадовался предлогу уйти из этого ужасного вертепа и бросился бегом.
— Эй, Кристоф, рысью к аптекарю, попроси чего-нибудь от удара.
Кристоф вышел.
— Папаша Горио, да помогите же нам перенести его к нему наверх.
Вотрена подхватили, кое-как втащили по лестнице и положили на кровать.
— Вам от меня толку никакого, я пойду повидать дочек, — сказал Горио.
— Старый эгоист! — воскликнула г-жа Воке. — Ступай! Чтоб ты сдох, как собака!
— Пойдите посмотрите, не найдется ли у вас эфира, — попросила г-жу Воке мадмуазель Мишоно, сняв с Вотрена верхнее платье при помощи Пуаре.
Вдова Воке сошла к себе вниз, оставив Мишоно распоряжаться на поле битвы.
— Ну, живо, снимайте с него рубашку и поверните его спиной! Будьте хоть чем-нибудь полезны: избавьте меня от удовольствия смотреть на его голое тело, — приказала она Пуаре. — Что вы стоите, как истукан?
Как только Вотрена повернули, мадмуазель Мишоно с силой хлопнула больного по плечу, и две роковых белых буквы проступили на покрасневшем месте.
— Ну, и легко же вы заработали три тысячи наградных! — воскликнул Пуаре, поддерживая Вотрена, пока мадмуазель Мишоно надевала на него рубашку. — Ух, однако и тяжел же он, — заметил Пуаре, снова укладывая Вотрена.
— Тише! Не тут ли касса? — отрывисто сказала старая дева, с такой алчностью разглядывая каждую вещицу в комнате, точно хотела пронизать глазами стены. — Как бы открыть этот секретер под каким-нибудь предлогом! — продолжала она.
— Пожалуй, это будет нехорошо, — отвечал Пуаре.
— Нет! Деньги краденые, принадлежали всем, а теперь ничьи. Не успеть, добавила она, — уже идет Воке.
— Вот вам эфир, — сказала ей г-жа Воке. — Можно сказать, сегодня день происшествий. Господи! Не может того быть, что этот человек болен, он белехонек, как цыпленок.
— Как цыпленок? — повторил Пуаре.
— Сердце бьется ровно, — продолжала вдова, положив руку на грудь Вотрена.
— Ровно? — удивился Пуаре.
— Он совсем здоров.
— Вы думаете? — спросил Пуаре.
— Право, он точно спит. Сильвия пошла за врачом. Гляньте-ка, мадмуазель Мишоно, он вдыхает эфир. Так это у него просто обморок. Пульс хороший. Мужчина крепкий. Видите, какая шерсть у него на груди: такой человек проживет сто лет. А парик держится, несмотря ни на что. Да он у него приклеен. Волосы-то накладные, по случаю того, что сам он рыжий. Говорят, рыжие бывают или очень хорошие, или очень плохие люди. А он пожалуй что хороший.
— Хорош, если повесить, — отозвался Пуаре.
— На шею хорошенькой женщине, хотите вы сказать, — резко оборвала его мадмуазель Мишоно. — Уходите-ка отсюда. Это наше женское дело ухаживать за вами, мужчинами, когда вы больны. Лучше пойдите прогуляйтесь, на это вы годитесь, — добавила она. — А мы с госпожой Воке отлично выходим нашего дорогого господина Вотрена.
Пуаре вышел тихо и послушно, как собака, получившая пинок от своего хозяина.
Растиньяк ушел из дома, чтобы походить и подышать свежим воздухом, — он задыхался. Ведь накануне он хотел помешать этому убийству, а оно свершилось точно в назначенное время. Что же произошло? Как ему быть? Сознание, что он сообщник преступника, бросало его в дрожь. Хладнокровие Вотрена продолжало страшить его.
