— Папа, я достала деньги, распорядившись тем, что не было моим, сказала графиня, заливаясь слезами.
Дельфина растрогалась и заплакала, прильнув головой к плечу сестры.
— Так это правда! — сказала она.
Анастази потупила голову; г-жа де Нусинген обняла сестру и, прижав к своей груди, поцеловала.
— Здесь ты всегда найдешь не осужденье, а любовь, — добавила она.
— Ангелы мои, — слабым голосом сказал им Горио, — нужна была беда, чтобы соединить вас, почему это так?
— Ради спасения жизни Максима, а с ней и моего счастья, — продолжала графиня, ободренная этим проявленьем участливой, горячей нежности, — я отправилась к одному ростовщику, — да вы знаете это исчадье ада, этого безжалостного Гобсека! И я продала ему фамильные бриллианты, которыми так дорожит граф де Ресто, и его и свои, все! Продала! Вы понимаете? Максим спасен! Но я погибла. Ресто узнал все.
— Как? Кто тебя выдал? Я убью его! — крикнул папаша Горио.
— Вчера муж вызвал меня к себе. Я пошла… «Анастази, — сказал он таким тоном… (О, достаточно было этого тона, я поняла все!) — Где ваши бриллианты?» — «У меня». — «Нет, — ответил он, глядя на меня, — они здесь, на комоде». И он указал мне на футляр, прикрытый носовым платком. «Вы знаете, откуда они?» — спросил он. Я упала к его ногам… Я плакала, я спрашивала, какой смертью мне надо умереть.
— Ты так сказала! — воскликнул папаша Горио. — Клянусь святым господним именем, тот, кто причинит вам зло, тебе иль ей, пока я жив, тот может быть уверен, что я сожгу его на медленном огне! Я разорву его на части, как…
Слова замерли в его гортани.
— Кончилось тем, моя дорогая, что он потребовал от меня худшего, чем смерть… Не приведи бог ни одной женщине услышать то, что услыхала Я!
— Этого человека я убью, — спокойно произнес папаша Горио. — Но у него одна жизнь, а мне отдать он должен две. Ну, что же дальше? — спросил он, глядя на Анастази.
— И вот, — продолжала графиня помолчав, — он посмотрел на меня и сказал: «Анастази, я скрою все, как в могиле, и мы останемся жить вместе: у нас есть дети. Я не стану убивать господина де Трай на поединке: я могу и промахнуться; а если отделаться от него другим путем, можно столкнуться с правосудием. Убить его в ваших объятиях — это опозорить ваших детей. А я не хочу ни гибели ваших детей, ни гибели их отца, ни своей собственной; поэтому я ставлю вам два условия. Отвечайте: есть ли у вас ребенок от меня?» — «Да», — ответила я. «Который?» — спросил он. «Старший, Эрнест». — «Хорошо, сказал он. — Теперь клянитесь подчиниться моему требованию». Я поклялась. «Вы подпишете мне запродажную на ваше имущество, когда я этого потребую».
— Не подписывай! — крикнул папаша Горио. — Ни в коем случае! Так, так, господин де Ресто, вы не в состоянии дать счастье вашей жене, и она ищет его там, где оно возможно, а вы наказываете ее за вашу дурацкую немощь?.. Стой! Я здесь! Не волнуйся, Нази, я стану ему поперек дороги. Ага! Ему люб наследник! Хорошо же, хорошо. Я заберу его сына к себе, ведь он мне внук, черт побери! Имею же я право видеть этого мальчишку? будь спокойна, я увезу его к себе в деревню, стану заботиться о нем. Я заставлю сдаться это чудовище, — я скажу ему: «Посмотрим, чья возьмет! Хочешь вернуть себе сына, верни моей дочери ее имущество и предоставь ей жить, как ей угодно».
— Отец!
— Да, я твой отец! О, я настоящий отец. Пусть этот негодяй вельможа не притесняет мою дочь. Проклятье! Я не знаю, что течет у меня в жилах. В них кровь тигра, мне хочется растерзать ваших мужей. Дети мои! Так вот какая у вас жизнь! Мне она смерть… Что с вами станется, когда меня не будет? Отцы должны жить, пока живы у них дети. Боже, как плохо ты устроил мир! А еще говорят, что у тебя есть сын. Тебе бы следовало избавить нас от мук наших детей. Милые мои ангелочки, чего уж тут! Ведь тем, что вы пришли ко мне, я обязан только вашим горестям. От вас я ничего не вижу, кроме ваших слез. Ну, что ж! Да, да, я знаю, вы любите меня. Приходите, приходите поплакаться ко мне. Сердце мое обширно — все вместит. Вы можете рвать его на части, каждый кусок превратится в отцовское сердце. Я бы хотел взять на себя ваши тяготы, страдать вместо вас. А ведь вы были счастливы, когда были маленькими.
— Только в ту пору нам и было хорошо, — заметила Дельфина. — Где те времена, когда мы играли в большом амбаре и скатывались вниз с груды мешков?!
— Папа, это еще не все, — сказала графиня на ухо отцу. Горио даже подскочил. — За бриллианты не дали ста тысяч. Максима все еще привлекают к суду. Нам еще нужно уплатить двенадцать тысяч франков. Он обещал мне образумиться, бросить игру. Мне не осталось больше ничего, кроме его любви, я слишком дорого заплатила за нее, — если уйдет она, я умру. Я пожертвовала ему всем: честью, состоянием, покоем и детьми. О, верните хотя бы одному ему свободу, честное имя, чтобы он мог остаться в обществе, где он сумеет создать себе положение. Теперь у него есть долг передо мной не только за собственное счастье, у нас с ним есть дети, и они окажутся без состояния. Все погибнет, если его посадят в Сент-Пелажи.[78]
— Нет денег у меня, Нази. Больше ничего, ничего! Это конец мира. Да, мир скоро рухнет — иначе быть не может! Идите же, спасайтесь, пока есть время! Да-а! Ведь у меня еще остались серебряные пряжки, шесть столовых приборов, те самые, что я купил впервые в жизни! А что еще? Только пожизненная рента в тысячу двести франков.
— Что же вы сделали с вашей бессрочной рентой?
— Я продал ее, а себе оставил на свои нужды только этот маленький доход. Мне были необходимы двенадцать тысяч, чтобы устроить квартиру для Фифины.
— Как, Дельфина? У тебя в доме? — спросила г-жа де Ресто свою сестру.
— Не все ли равно где? Двенадцать тысяч франков уже истрачены, возразил папаша Горио.
