Когда встали из-за стола, Шарль обратился к тете и дяде:
— Позвольте мне удалиться. Я должен заняться обширной и печальной корреспонденцией.
— Идите, племянничек.
После его ухода, когда наш добряк мог предположить, что Шарль ничего не услышит и, вероятно, занят своими письмами, он исподлобья поглядел на жену.
— Госпожа. Гранде, наши предстоящие разговоры были бы для вас вроде латыни. Теперь половина восьмого, пора вам и на боковую. Спокойной ночи, дочь моя.
Он поцеловал Евгению, и обе женщины вышли. Тут началась та сцена, где папаша Гранде больше, чем когда бы то ни было в своей жизни, пустил в ход всю ловкость, приобретенную в отношениях с людьми и часто дававшую повод тем, кого он чересчур крепко хватал за шкуру, награждать его прозвищем старый пес.
Если бы у сомюрского мэра было побольше честолюбия, если бы удачно сложившиеся обстоятельства вознесли его в высшие общественные сферы и направили на конгрессы, где обсуждались дела народов, и если бы там он воспользовался даром дипломатии, каким наделило его корыстолюбие, — нет никакого сомнения, он бы прославился и был бы полезен Франции. Но не менее вероятно, что, очутившись вне Сомюра, наш добряк оказался бы жалкой фигурой. Возможно, существуют умы, подобные иным животным, которые утрачивают производительные способности, если их переселить из родного климата.
— Го… го… го… сподин пре… пре… председатель, в… вы го… ворили, что б… а… анкротство…
Притворное заикание, к которому уже давно прибегал старик Гранде, сходило за прирожденное, равно как и глухота, на которую он жаловался в дождливую погоду; но при сложившихся условиях оно было так утомительно для обоих Крюшо, что, слушая винодела, они бессознательно морщились, выражая мучительные усилия понять его, и пытались договаривать за него, когда он ни с того ни с сего застревал на каком-нибудь слове. Здесь, пожалуй, становится необходимым сообщить историю заикания и глухоты Гранде. Никто во всем Анжу не слышал лучше и не умел произносить отчетливее по-французски на анжуйском наречии, чем наш хитрый винодел. Некогда, при всей своей проницательности, он был одурачен одним израилитом, который во время переговоров прикладывал руку трубочкой к уху, под тем предлогом, что он плохо слышит, и так ловко запинался, бормотал, подыскивая слова, что Гранде, жертва человеколюбия, счел своим долгом подсказывать этому лукавому еврею слова и мысли, какие тот, казалось, искал, старался заканчивать сам умозаключения еврея, говорить, как надлежало бы говорить проклятому еврею, быть в конце концов этим евреем, а не Гранде. Бочар потерпел поражение в этом своеобразном поединке, заключив единственную сделку, о которой он мог сожалеть в продолжение всей своей коммерческой жизни. Но если он здесь потерпел убыток в отношении денежном, то в моральном получил полезный урок и позднее пожал его плоды. В конце концов он стал благословлять еврея, когда-то научившего его искусству выводить из терпения своего коммерческого противника, направлять все его внимание на выражение чужой мысли, постоянно упуская из виду свою собственную. А ведь это дело, о котором пойдет речь, более чем какое-либо другое, требовало применения мнимой глухоты, заикания и неудобопонятных обиняков, какими Гранде прикрывал свои мысли. Прежде всего он не хотел брать на себя ответственность за свои слова; затем он желал оставаться хозяином положения и держать под сомнением истинные свои замыслы.
— Го… го-спо-дин де Б… Бо…
Второй только раз за три года Гранде называл Крюшо-племянника «господин де Бонфон».
Председатель мог подумать, что ловкий добряк выбрал его в зятья.
— Так в… вы-ы го… го… говорили, что ба… ба… ба… банкротства мо… мо… могут в-в-в и… и… известных случаях бы… бы… бы… быть оспа-париваемы вме-ме-ша-тельством…
— Самих коммерческих судов. Это делается каждый день, — сказал г-н К. де Бонфон, схватывая мысль старика Гранде или воображая, что угадал ее, и предупредительно желая ему ее объяснить. — Слушайте.
— Я с… с… слу… слушаю, — смиренно отвечал добряк, принимая издевательски смиренный вид, как мальчишка, который внутренне смеется над учителем, выказывая ему при этом величайшее внимание.
— Когда человеку почтенному и почитаемому, каким был, например, покойный брат ваш в Париже…
— Мой брат, да.
— Грозит разорение…
— Э… э… это на-а-зывается раз… ра… разорением?
— Да. В случае, если несостоятельность должника становится неминуемой, коммерческий суд, которому он подсуден (следите внимательно!) по принадлежности, имеет право назначить ликвидаторов его торговому дому. Ликвидировать предприятие не значит сделаться несостоятельным, понимаете? Став несостоятельным, человек обесчещен, а ликвидировав дело, — он остается честным человеком!
— Это бо… бо… большая разница, если то… то… только обходится не… не… не… до… до… дороже, — сказал Гранде.
— Но ликвидацию можно также произвести и не прибегая к коммерческому суду, — сказал председатель. — Вы знаете, как объявляется несостоятельность?
— Я об этом ник… к… когда не ду… ду… думал, — отвечал Гранде.
— Во-первых, — продолжал чиновник, — заявлением о несостоятельности в канцелярию суда с предъявлением баланса, что делает сам негоциант или его уполномоченный, с соответственным занесением в протокол. Во-вторых, по ходатайству кредиторов. Итак, если негоциант не объявляет себя несостоятельным, если ни один из кредиторов не испрашивает у суда постановления, которым названный негоциант объявляется несостоятельным, тогда что происходит?
— Да-да-а, ну… что же?
— В таком случае семья покойного, ее представители или сам негоциант, если он жив, или его друзья, ежели он скрылся, производят ликвидацию. Может быть, вы желаете ликвидировать дела вашего брата? — спросил председатель.
