– Ты был нашим дабом, ты им навсегда и останешься! У меня не будет тайн от тебя, – отвечал Чистюлька. – Мое золото в погребе у Гоноры.
– А не продаст тебя твоя маруха?
– Дудки! Она и знать не знает о моем рукоделии! – продолжал Чистюлька. – Я напоил Гонору, хотя эта женщина и на духу у кармана ничего не вызвонит (и на допросе у полицейского комиссара не проболтается). Только уж очень много золота!
– Да, тут может скиснуть самая чистая совесть! – заметил Жак Коллен.
– Стало быть, зенькипялить на меня было некому… Вся живность спала в курятнике. Золото на три фута под землей, за бутылями с вином. А сверху я насыпал щебня и известки.
– Ладно! – сказал Жак Коллен. – А другие тайники?
– Рюфар пристроил свой сламу Гоноры, в комнате бедняжки… Она у него в руках, – боится, чтобы ее не обвинили как сообщницу в укрывательстве краденого и чтобы не пришлось ей кончить дни в Сен-Лазаре.
– Ах, ракалья! Вот как фараоново племя(полиция) заканчивает воспитание воров! – сказал Коллен.
– Годе стащил свой сламк сестре, прачке, честной девушке. А девчонка и не подозревает, что может заработать пять лет голодной! Парень поднял половицы, положил их обратно и задал винта!
– Знаешь, на что ты мне нужен? – сказал тогда Жак Коллен, вперив в Чистюльку свой властный взгляд.
– На что?
– Чтобы ты взял на себя дело Мадлены…
Чистюлька отпрянул было назад, но под пристальным взглядом даба тут же снова принял позу, выражающую покорность.
– Э-ге! Ты уже отлыниваешь! Путаешь мне карты! Да ты пойми, четыре убийства или три, не все ли равно?
– Может и так…
– Клянусь мегомВеликого братства, нет у тебя сиропа в вермишелях(крови в жилах). А я-то думал тебя спасти!..
– А как?
– Малява! Обещай вернуть золото семье, вот ты и в расчете! И закатишься на лужокпожизненно. Я ни гроша не дал бы за твою сорбонну, будь у них деньги в кармане, но сейчас ты стоишь семьсот тысяч, дурень!
– Даб! Даб!– вскричал Чистюлька на верху блаженства.
– И кроме того, – продолжал Жак Коллен, – мы свалим убийство на Рюфара… Тут-то Биби-Люпену конец… Он у меня в руках!
Чистюлька остолбенел, пораженный этой мыслью, глаза его расширились, он стоял точно изваяние. После трех месяцев тюрьмы и долгих совещаний с дружками, которым он не назвал своих сообщников, готовясь предстать перед судом присяжных и осознав содеянные им преступления, он впал в крайнее отчаяние, потеряв всякую надежду, так как подобный план не пришел никому в голову из его погоревшихсоветчиков. Поэтому, увидев проблеск такой надежды, он просто поглупел от счастья.
– Неужто Рюфар и Годе успели вспрыснуть свой слам (добычу)? – спросил Жак Коллен.
– Разве они осмелятся? – отвечал Чистюлька. – Канальи ждут, когда меня скосят. Так приказала сказать мне моя марухачерез Паука, когда та приходила на свиданье с Паучихой.
– Ладно! Мы приберем к рукам их сламв двадцать четыре часа! – вскричал Жак Коллен. – Канальи уже не оправятся, как, например, ты! Тебя обелят начисто, а молодчики выкрасятся в крови! Дельце твое я оборудую так, что ты выйдешь из него чистым, как младенец. А они окажутся кругом виноватыми. Я пущу твои деньги на то, чтобы установить твою невиновность в других делах. Ну, а раз ты попадешь на лужок, – ведь тебя этого не миновать, – ты оттуда постараешься сбежать… Дрянцо жизнь, но как-никак жизнь!
Глаза Чистюльки сияли от восторга.
– Эх, старина, на семьсот тысяч франков не одну судейскую шляпу купишь! – говорил Жак Коллен, обольщая надеждой каторжника.
– Даб! Даб!
– Я поражу министра юстиции… О-о! Рюфар у меня попляшет! Я разгромлю фараоново племя. Биби-Люпен испекся.
– Ладно! Решено! – вскричал Чистюлька со свирепой радостью. – Приказывай, я повинуюсь.
И он сжал Жака Коллена в объятиях, не скрывая радостных слез, настолько он поверил в возможность спасти свою голову.
– Но это еще не все, – сказал Жак Коллен. – Аистпереваривает с трудом, а ведь новый гусь – новый пух(новые улики). Надобно крепко засыпать маруху.
– Как это? С какой стати? – спросил убийца.
– Помоги мне, увидишь!.. – отвечал Обмани-Смерть.
Жак Коллен в кратких словах раскрыл Чистюльке тайну преступления, совершенного в Нантере, и дал ему понять, что необходимо найти женщину, которая согласилась бы принять на себя роль Джинеты. Потом он отправился к Паучихе вместе с Чистюлькой, который теперь совсем повеселел.
– Я знаю, как ты любишь Паука… – сказал Жак Коллен Паучихе.
Взгляд, брошенный Паучихой, был целой поэмой ужаса.
– Что она станет делать, покуда ты будешь на лужке?
Слезы навернулись на свирепые глаза Паучихи.
– Ладно! А что, ежели я ее закатаю на год в голодную для марух(в женскую уголовную тюрьму – в Форс, Маделонет или Сен-Лазар), покуда ты будешь потеть на правилке, отбывать наказание и готовиться к побегу?
– Разве ты мег, чтобы творить такие чудеса? Она не хороводная(не принадлежит к мошеннической шайке), – отвечал возлюбленный Паука.
– Эх, Паучиха! – сказал Чистюлька. – Наш дабпочище мега!..
– Скажи, какой у тебя с ней условный знак? – спросил Жак Коллен Паучиху властным тоном, который не допускает возможности отказа.
– Мга в Пантене(ночь в Париже). Только скажи это, и она поймет, что пришли от меня, а хочешь, чтобы она тебя слушалась, покажи ей рыжую сару(золотую монету в пять франков) и скажи: «Вьюгавей».
– Ее осудят в правилкепо делу Чистюльки и за чистосердечное признание помилуют после года в голодной! – сказал наставительно Жак Коллен, глядя на Чистюльку.
Чистюлька понял замысел дабаи взглядом обещал убедить Паучиху помочь им, добившись от Паука согласия принять на себя роль сообщницы в преступлении, которое он готовился взвалить на свои плечи.
– Прощайте, чада мои! Вы скоро услышите, что я вырвал моего мальчугана из рук Шарло, – сказал Обмани-Смерть. – Да!.. Шарло ожидает в канцелярии со своими горняшками, чтобы заняться туалетом Мадлены! Поглядите-ка, – добавил он, – за мной идут посланцы от даба Аиста(генерального прокурора)!
В самом деле, показавшись в калитке, надзиратель знаком подозвал к себе этого необыкновенного человека, которому беда, нависшая над молодым корсиканцем, вернула ту дикую силу, с какой он, бывало, боролся с обществом.
