– Одна из духовных его дочерей… маркиза, – отвечал г-н Го.
– Час от часу не легче! – воскликнул г-н де Гранвиль, глядя на Камюзо.
– И наделала же она хлопот жандармам и надзирателям! – продолжал озадаченный г-н Го.
– Любая мелочь приобретает значение в вашей работе, – строго сказал генеральный прокурор, – Консьержери недаром обнесена каменной стеною. Каким образом эта дама вошла туда?
– У нее было самое настоящее разрешение, – возразил тюремный начальник. – Эта прекрасно одетая дама, в полном параде, с гайдуком и выездным лакеем, приехала повидать своего духовника, перед тем как отправиться на похороны этого несчастного молодого человека, тело которого вы приказали…
– Покажите мне разрешение префектуры, – сказал г-н де Гранвиль.
– Оно выдано по ходатайству его сиятельства графа де Серизи.
– Какова собою эта женщина? – спросил генеральный прокурор.
– Нам всем показалось, что эта женщина порядочная.
– Вы видели ее лицо?
– На ней была черная вуаль.
– О чем они говорили?
– Ну, ханжа с молитвенником в руках… что она могла сказать? Просила благословления аббата, стала на колени…
– И долго они беседовали? – спросил судья.
– Меньше пяти минут; но никто ни слова не понял из их беседы, они, как видно, говорили по-испански.
– Расскажите нам все, сударь, – продолжал генеральный прокурор. – Повторяю, мельчайшая подробность имеет для нас существенный интерес. Да послужит это вам уроком.
– Она плакала, господин граф.
– Она в самом деле плакала?
– Видеть этого мы не могли, она закрыла лицо носовым платком. Она оставила триста франков золотом для заключенных.
– Это не она! – вскричал Камюзо.
– А Биби-Люпен, – продолжал г-н Го, – закричал: «Это шильница!»
– Он знает в этом толк! – сказал г-н де Гранвиль. – Отдайте приказ об аресте, – прибавил он, глядя на Камюзо, – тотчас же опечатайте у нее все! Но как она добилась рекомендации у господина де Серизи?.. Принесите мне разрешение префектуры… Ступайте, господин Го! Пришлите сюда, да поскорей, этого аббата. Пока он тут, опасность не возрастает. Ну, а за два часа беседы можно найти путь к душе человеческой.
– В особенности такому генеральному прокурору, как вы, – тонко заметил Камюзо.
– Нас будет двое, – учтиво отвечал генеральный прокурор.
И он снова погрузился в размышления.
– Следовало бы, – сказал он после долгого молчания, – учредить во всех приемных Консьержери должность надзирателя с хорошим окладом, в виде пенсии для самых опытных и преданных полицейских агентов, уходящих в отставку. Хорошо бы Биби-Люпену окончить там свои дни. У нас был бы свой глаз и ухо там, где требуется наблюдение более искусное, чем сейчас. Господин Го не мог рассказать нам ничего определенного.
– Он чересчур занят, – сказал Камюзо, – но в системе сообщения между секретными и нашими кабинетами существует большой недостаток. Чтобы попасть из Консьержери к нам, надо пройти коридорами, дворами, лестницами. Бдительность наших агентов ослабевает, тогда как заключенный постоянно думает о своем деле. Мне говорили, что какая-то дама уже очутилась однажды на пути Жака Коллена, когда его вели из секретной на допрос. Женщина добралась до жандармского поста, что наверху лесенки Мышеловки. Приставы мне об этом доложили, и я по этому случаю выбранил жандармов.
– О, здание суда нужно полностью перестроить, – сказал г-н де Гранвиль, – но на это потребуется двадцать – тридцать миллионов!.. Подите-ка попросите тридцать миллионов у палаты депутатов для нужд юстиции!
Послышались шаги нескольких человек и лязг оружия. По-видимому, привели Жака Коллена.
Генеральный прокурор надел на себя маску важности, под которой скрылись все человеческие чувства; Камюзо последовал примеру главы прокуратуры.
Когда служитель отпер дверь, вошел Жак Коллен; он был спокоен.
– Вы желали говорить со мною, – сказал судья, – я вас слушаю!
– Господин граф, я Жак Коллен, я сдаюсь!
Камюзо вздрогнул, генеральный прокурор был невозмутим.
– Вы, верно, понимаете, что у меня есть причины поступить так, – продолжал Жак Коллен, окидывая обоих судейских насмешливым взглядом. – Я, видимо, доставляю вам много хлопот: ибо останься я испанским священником, вы прикажете жандармерии довезти меня до Байонны, а там на границе испанские штыки избавят вас от меня!
Судьи хранили спокойствие и молчали.
– Господин граф, – продолжал каторжник, – причины, побуждающие меня действовать так, гораздо важнее тех, что я указал, хотя они сугубо личные; но я могу их открыть только вам… Ежели бы вы не побоялись…
– Кого бояться? Чего? – сказал граф де Гранвиль. Осанка, лицо, манера держать голову, движения, взгляд этого благородного генерального прокурора являли живой образ судьи, обязанного подавать собою прекраснейший пример гражданского мужества. В этот миг он был на высоте своего положения, достойный старых судей прежнего парламента, времен гражданских войн, когда они, сталкиваясь лицом к лицу со смертью, уподоблялись изваяниям из камня, воздвигнутым позднее в их честь.
– …Остаться наедине с беглым каторжником.
– Оставьте нас одних, господин Камюзо, – с живостью сказал генеральный прокурор.
– Я хотел предложить вам связать мне руки и ноги, – продолжал холодно Жак Коллен, обводя судей ужасающим взглядом. Помолчав, он продолжал серьезно: – Господин граф, я вас уважал, но сейчас я восхищаюсь вами…
– Стало быть, вы считаете себя страшным? – спросил судейский с презрительным видом.
– Считаю?.. – сказал каторжник. – Зачем? Я страшен, и я знаю это. – И Жак Коллен, взяв стул, уверенно сел, как человек, сознающий себя равным своему противнику в беседе, где одна сила вступает в полюбовную сделку с другой силой.
В это время Камюзо, уже переступивший порог и собиравшийся закрыть за собою дверь, воротился, подошел к г-ну де Гранвилю и передал ему две сложенные бумаги.
– Вот, пожалуйста, – сказал следователь генеральному прокурору, показывая ему одну из этих бумаг.
– Верните господина Го! – крикнул граф де Гранвиль, как только прочел знакомое ему имя горничной г-жи де Монфриньез.
Вошел начальник Консьержери.
– Опишите, – сказал ему вполголоса генеральный прокурор, – женщину, получившую свидание с подследственным.
