Василий Белов — Кануны

— Врешь, бес! Врешь, нечистый дух, и не получишь ты ни ржи, ни кобылы!

— Твою кобылу, Николай Иванович, и за так не возьму, а вот деньги-то? Ты прибрал, больше некому.

— Да? Ты что? Пойдем в сельсовет, чертов пасынок! Вот пойдем, там нас разберут, там мы поговорим по-сурьезному.

— У тебя, ты прихитил.

Николай Иванович подскочил к Жучку и так тряхнул за ворот, что тот стих. Поп, сдерживая ярость, отпустил супротивника и с достоинством пошел к дверям.

— Поговорим, истинно говорю. В другом месте. Все будут свидетели, все!

От дверного хлопка лучина чуть не погасла. Не отвязывая вконец соскучившуюся кобылу, Николай Иванович действительно пошел в сельсовет жаловаться на оскорбление личности. В Кешиной избе, словно язычники, плясали и ухали Ольховские ряженые.

IV

Пашка, молодой Ольховский парень, сын Данила Пачина и племянник Евграфа, ехал из Чаронды с возом мороженой рыбы. Чаронда — деревня на берегу большого озера Вожа, осталась давно позади. Воз был невелик, но у Пашки окончилось сено, потому что в Чаронде пришлось ждать лишние сутки, пока рыбаки не наловили рыбы. Мерин был совсем голодный. На волоку Пашка догнал пешехода, который попросил подвезти до Шибанихи. Пашка охотно подсадил, предложил закутаться в один тулуп, но пешеход отказался. Как ни старался Пашка разговориться, спутник не приставал к разговору и только неуважительно плевал в сторону.

— Из Шибанихи сам-то? — Пашка сделал еще одну попытку поговорить. — У меня дядя в Шибанихе, Евграфом зовут.

— Миронов? — отозвался наконец ездок.

— Он, — обрадовался Пашка. — Я гощу у него. И в Шибанихе многих знаю.

Пашка намекал на то что спутнику пора бы сказаться, чей он и какая фамилия. Но ездок будто и не понял намека.

— Знаю Евграфа, — сказал он и сплюнул снова. — Жмот тот еще.

— Это как так?

— А так.

— Ну… как так, почему? — Пашка почувствовал, как в нем разом всколыхнулась обида за дядю.

Собеседник ничего не ответил и отвернулся. Гордо и заносчиво, как показалось Пашке.

Ехали последним перед Шибанихой большим волоком. Долгоногий пачинский мерин вез быстро, розвальни скрипели полозьями и вязами. Пашка с открытым от удивления ртом долго глядел на неподвижного ездока и вдруг потянул вожжи.

— Тп-р-р!

Мерин, считая остановку ошибочной, не останавливался и шел.

— Тпр-ры! Стой, Гнедко! Стой, — Пашка сильней потянул вожжи, лошадь остановилась. — Знаешь что, друг ситный, ну-ко, слезай. Давай, давай, кому говорят!

Ездок, ничего не понимая, обернулся.

— А ну освободи воз! — наливаясь бешенством, заорал Пашка. — Чуешь?

Ездок не торопясь взял котомку, угрожающе крякнул: «Хорошо!» Он встал на возу, но не успел сойти. Пашка сильно стегнул мерина погонялкой. Мерин не ожидал такого оскорбления и, несмотря на усталость, скакнул, ездок полетел в снег. Пашка хлестнул еще, и мерин, перешедший было на рысь, снова пошел галопом.

Пашка, расстроенный, долго не мог успокоиться, наконец миролюбиво перевел Гнедка на шаг. «Тетеря какая, — подумал парень. — Молчит, да еще и на дядю. Ну и тетеря!» Ему понравилось это слово, и он, злясь теперь уж на себя, пожалел, что все так нехорошо получилось.

Высокие звезды роились в кубовом небе. Волок кончился, показались гумна Шибанихи. Дальше пошли дома с красными окошками, тусклыми от светлого месяца. Мерин фыркнул, качнул пушистой от инея мордой, видно, почуял отдых. В проулке сказалась гармонь, пронзительно взвизгнула девка. Посреди деревни объявилась большая ватага подростков, они остановили подводу.

— Едет хто?

— Иван-пехто! — отозвался Пашка. — А ну, отступись, а то кнутом шарну.

Большой парень, видать, заводило, по-атамански свистнул, и ребятня навалилась на воз. С Пашки мигом содрали шапку, в розвальни полетел снег и мерзлый конский помет. Пашка развернулся, со смехом раскидал мелюзгу. Хотел ехать, но шапка была новая, пыжиковая.

— Шапку давай, у кого шапка?

Ребятишки издалека бросили ему шапку.

Сильный удар колом по спине чуть не сшиб Пашку с ног. Он бросился на атамана, который побежал в заулок, догнал, отнял кол. Пашка трижды глубоко окунул атамана носом в снег, вернулся к возу и уехал к дому дяди Евграфа. Спина болела от удара, но Пашка особенно не тужил. Он был не очень обидчив, к тому же в дороге на святках такие стычки сплошь да рядом. Было только обидно, что ударили сзади, да еще колом, это уже похоже на нехорошую драку.

Услышав скрип розвальней, в проулок вышли Данило и Евграф.

— Тять, а ты чего тут? — удивился парень. — Вот ладно, ты уедешь, а я останусь. Схожу на игрище.

— Лошадь-то погоди поить, пусть постоит, — сказал Данило. — Все ладно-то?

— Все, все. Ты чего в Шибанихе-то?

— Да вот шерсти думал купить, — соврал Данило, распрягая мерина.

Евграф вынес из сарая большое беремя сена, после чего все трое направились в избу.

— А у нас, понимаешь, вечеровальники, — оправдывался Евграф перед племянником, — суседское дело…

— Здорово, божатушка! — поздоровался Пашка. — Здравствуйте.

— Здорово, батюшко, здорово! — Марья, жена Евграфа, всплеснула руками. — Это чего у тебя тулуп-от? Рукав-то совсем оторван.

Пашка рассказал про стычку с ватажкой.

Все заругались, заохали:

— Вот прохвосты, проезжего человека.

— Бессовестные!

— Дак ведь это Селя, все он фулиганит.

— Какой Селя? — спросил Пашка.

— А Сопронов Селя. Шилом зовут, пятнадцать годов скоро, а ничего человеку не далось.

— Экой он бес, экой мазурик, — расстраивалась Марья, наразу пришивая рукав к тулупу.

— Ладно, божатушка, — Пашка лишь скалил белые зубы. — У тебя чего есть погреться-то?

Но Евграф уже разжег у шестка самовар и теперь выставлял из шкапа бутылку. Вечерние собеседники, ссылаясь на «недосуг», по одному начали расходиться. Вскоре в избе остались только родня Евграфа да Роговы. Иван Никитич с женой тоже хотели незаметно уйти, но Евграф дернул его за рукав и не выпустил из-за стола.

Скачать материал в полном объеме:

Рейтинг
( Пока оценок нет )

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Добавить комментарий

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: