— Забегали! Зашевелились, распротак твою мать.
— А вот Орлов не долго думал.
— Чево?
— Корову Володе Зырину, куриц Тоньке-пигалице. Бабе приказ подал: очищай, говорит, избу…
— Чего говоришь не дело? Ох, стамоногой.
— Истинно!
— Клашку-то три раза водой отливали.
— А я, грит, что? Я, грит, в лесу заработаю больше.
— Господи…
— Вот тебе и господи. Разделиться — дурак сумеет, а вот ты так сделай! Чтобы однем разом…
— Воноко! Володя Зырин подъехал, сундуки вытаскивают.
Да, Орловы и впрямь вытаскивали сундуки. Это было так странно, так необычно, что многие сразу затихли. Даже невеселые шутки, обычные при других деревенских бедах, оказались сейчас не к месту, люди медленно осмысливали это событие. Как так? Бросить все, одним махом сняться с родного гнезда. Не веря глазам, люди медленно скапливались у орловского дома.
— Ну, Евграф Анфимович, а мы чего заведем? Что делать станем? — тихо заговорил Новожилов-младший. — Шутки-то шутками…
Евграф помолчал.
— Один у нас выход…
— Да какой?
— А Петьку Штыря искать…
— Гирина, верно! — включился Савватей Климов. — Может, и выручит. Он ведь около большого начальства…
— Да его в Вологде видели, — сказал Нечаев.
— Какая Вологда! В Москве Штырь!
— Нет, а я слышал, что уж не в Москве, в Ленинграде!
Так и не выяснив, где живет Штырь, они подошли к орловскому дому. Клаша, жена Орлова, уже усаживала на воз двоих ребятишек. Она заревела, обошла вокруг пустой, запертой на замок церкви и начала прощаться с бабами. Рев поднялся жуткий…
Орлов заколотил ворота, сунул топор в передок нагруженного узлами и сундуками одреца. И подозвал скопившихся вокруг ребятишек:
— Эх, мазурики! А ну, налетай, кому вяленицы!
Он раскрыл большое, плетенное из бересты лукошко, горстями роздал ребятам репную вяленицу.
— Ешьте, нукайте! Да глядите, хоть одно стекло выбьете, приеду, уши выдергаю!
— Не выбьем! Не выбьем!
— То-то, мазурики…
Он подкинул лукошко в воздухе и, к радости ребятни, так пнул по нему, что оно долго кувыркалось на тропке.
— Ну, а вы, мужики, лихом не поминайте… Даст бог, ворочусь…
Орлов обошел затихшую толпу, за руку распрощался с каждым и, чтобы не сделать чего-то лишнего, быстро подошел к возу. Володя Зырин, провожавший его, молча расправил вожжи, лошадь тронулась. Клашка взревела было опять, но из дома Новожиловых вышел Сопронов. Остановился, деловито оглядывая подводу. Его едва не задело оглоблей. Но он не отступил ни на шаг, с прищуром глядел и глядел на воз.
— Тьфу!
Затихшая Клашка изо всей силы плюнула ему в лицо. Плевок попал прямо в глаз и на щеку, Сопронов побледнел, но не сдвинулся с места. Когда Орловы отъехали, он вынул платок, обтерся и не спеша, вразвалку пошел под гору, к бане Носопыря.
— Плюют в глаза, ему божья роса! — сказал кто-то в толпе.
Подвода Орловых была уже в другом конце Шибанихи. За нею вдоль улицы, зябко дрыгая лапами, бежал кот. Порой он останавливался и громко мяукал.
— Кис-кис! — Савватей Климов, пробуя остановить кота, порылся в портах. — Куда наладился? Вишь, животное в сиротстве оставили…
Акиндин Судейкин на Ундере выехал на середину деревни. Он был пьян и, слезая с бывшего жеребца, еле-еле не сунулся в дорожную колею.
— Где Игнаха? Я ему, прохвосту, счас… счас покажу…
Он слез, встал покрепче и начал щупать между задними ногами мерина. Ундер, не желая связываться, отстранился, переставил на дороге свое большое тело, а Судейкин все щупал, щупал теперь уже один воздух.
— Где Игнаха?
Судейкину никто не ответил. Он пошел по дороге, остановился, широко расставил ноги в опорках. Кеша Фотиев хихикнул:
— Вон идет, баба-то!
Судейкин, забыв про дремлющего мерина, пнул правой ногой, и опорок полетел в сторону жены. Повернулся и таким же путем пнул опорок в Кешу.
Павел с тоской глядел на все это. Горький комок наливался в горле, он глотал и никак не мог его проглотить. Скулы твердели снова и снова. Он отвернулся, пошел. Болела душа. Шутка сказать, двести рублей! За рожь закупочная цена нету и двух рублей, выходит, надо продать больше ста пудов ржи, чтобы заплатить один только налог. А ее и всего намолотится не больше шестидесяти. На все, и на кормежку, и на семена, и на продажу.
Он как будто даже с облегчением вспомнил, что в будущем году его очередь идти на действительную. Скорей бы служить… Он удивился таким мыслям: «На службу тороплюсь, вот до чего! Да что уж такое стряслось? Ну, ладно, я на службу, налог скинут. А куда податься божату Евграфу? Палашку-то на действительную не возьмут…»
— Куда с топором-то, а, Данилович? — Павла окликнул Савватей Климов. — Ну-ко, подойди-ко поближе…
Павел подошел, сел со всеми на новожиловскую завалину. Дымов, Нечаев, Новожилов, Климов и еще человек с десять спокойных шибановцев обсуждали, кого послать на поиски Петьки Штыря.
— Он ему хвост наломает! Петька-то… — горячился Савватей Климов.
— Пошлем! Денег соберем и пошлем!
— Да кого пошлешь-то? Кешу вон не пошлешь…
После долгого разговора решили просить Степана Петровича Клюшина — книгочея и молчуна. Чтобы поехал в Москву. Павел посулил, что узнает у отца последний адрес Петрухи Гирина…
XIX
Что думал сегодня кривой Носопырь, какие мечтания плыли через его косматую голову? В бане стоял полумрак, осеннее солнышко повернуло за угол. Запах остывших камней путался с кислым духом промокших с утра онучей. Носопырь сидел на полке, на расстеленной шубе, курил табак и жмурил здоровый глаз, шевелил пальцами костлявых ног.
Носопырь думал. Но что он думал? Никто никогда не узнает об этом. А может, он и совсем ничего не думал, курил, хрипел да шевелил пальцами костистых ног.
Баннушко давно перестал шалить, еще от самой весны. Видно, переселился в другое место. Сумка с красным крестом висела на гвозде без дела, уже никто больше не верил в Носопыря как в коновала и лекаря. Женитьба его тоже не получилась. И вот Носопырь как бог Саваоф сидел на полке в табачном дыму. Дым слоился и надвое делил полумрак бани, голова словно плавала над облаками, отделенная от сухопарого туловища. Наверно, Носопырю было все равно. Он давно уже не ведал ни горя, ни радости. Он даже не знал теперь, есть ли у него душа. Псалмы, которые он все еще пел по привычке, начали забываться, они путались в голове, и слова их перескакивали с места на место. Что было делать Носопырю? Иногда он с волнением и даже с какой-то радостью припоминал свое сватовство и особенно казанскую в Ольховице, когда шумела гроза и когда он целую ночь просидел в амбаре с другими шибановскими стариками. Это событие всегда вставало в его глазу ярко и со всеми подробностями, словно давнишний и молодецкий праздник…
