Сопронов решил утром же отослать бумаги, но не с Микуленком, а с братом Селькой, которого Меерсон приглашал в Ольховицу для подготовки к приему в ВКП(б).
III
Деревня Залесная, приписанная к Шибановскому приходу, стояла за озером Липовым в семи верстах от Шибанихи. Это была порядочная деревня со своей часовней, выстроенной в честь пророка Ильи. Обширные, хорошо унавоженные поля и многочисленные лесные чищения — покосы — окружали ее с трех сторон, с четвертой раскинулось клюковное болото и озеро Липовое, вытянутое вдоль, шириною без малого на версту. Сюда, к озеру, с той и другой сторон вели рыбацкие тропы. Колесная же дорога, огибая озеро, уходила далеко в сторону, поэтому многие пешеходы переправлялись на лодках.
Сопронов не мог или не захотел просить у кого-нибудь лошадь в Шибанихе. Рассчитывая на лодке сократить путь в Залесную, он тяжелым и нудным сном проспал до высокого солнышка. Нехотя съел полдюжины ячменных шанег, макая их в подсоленное постное масло. Жена Зоя сложила в сумку краюху костерного хлеба, берестяный солоник с солью и три вареных яйца. Игнаха сунул туда же амбарную книгу и химический карандаш. Тайком отослал брата Сельку в Ольховицу: велел отыскать там Меерсона и лично ему передать вчерашние бумаги. Зоя хотела о чем-то поговорить, но не решилась.
— Смотри тут, — не глядя на жену, сказал Игнаха. — Ночевать не жди, ни севодни, ни завтре…
— Дак когда придешь-то?
— Когда приду, тогда и приду.
Бабы в поле жали овес. Они разгибались и глядели ему вслед, он шел мимо, не здороваясь, он спешил скорее скрыться в болоте.
Погода стояла солнечная и ветреная. Первый, второй и третий иней уже ознобили травянистую цветную межу между двумя повытками — давно сжатыми и ющими. Серые стога явственно выделялись среди луговой яркой отавы. На стожаре недвижно сидел ястреб, он зорко глядел на приближающегося человека. Когда Игнаха подошел ближе, птица бесшумно снялась и, лениво махая крыльями, исчезла за болотным березняком. Игнаха вспомнил сейчас прозоровское ружье. Оно было починено, смазано и висело за шкапом всегда заряженное, он настрого запретил Зое трогать его.
Тропа рыбаков начала проступываться в следах. Через полчаса нелегкой ходьбы впереди сквозь редкий и мелкий болотный сосняк засинело озерное плесо. Игнаха узнал клюшинское рыбацкое стойбище: навес, крытый колотым желобом, и несколько стоек для просушки сетей. Рядом было еще чье-то стойбище, может, Новожила, а может, Брусковых, там тоже имелись весла и лодки-долбленки.
Сопронов, не долго думая, взял из-под крыши весло и столкнул в воду первую попавшуюся долбленку. Усевшись и закинув сумку на спину, он оттолкнулся веслом от кочковатой залывины. Ветер дул наискосок, на залесенский берег, вода вблизи была темная, и она плескала в низенькие бортовые набойки. Весло послушно — то слева, то справа — буровило воду. Лодка то и дело вставала боком к ветру. Чем дальше было от берега, тем матерее катились волны, брызги от весла закидывало ветром в лицо. Сопронов ощутил тревогу, почуяв осенний холод озерной воды. Он приналег на весло, и лодка пошла вровень с валами. Через полчаса, а то и меньше он ступит на залесенский берег, уже красневший вдалеке спеющей рябиной. На середине озера взгляд пловца ненароком скользнул по дну лодки. Игнаху прошибло холодным потом: сапожные каблуки были целиком в воде. Вода прибывала на виду. Игнаха перестал грести и, сидя, полуобернувшись назад, начал выплескивать воду веслом. Воды в лодке как будто бы стало меньше. Но, едва начав грести, он вновь увидел, что она прибывает. «Сторожки, — мелькнуло в уме. — Сторожок, может, и не один, рассохся и вылетел». Он не успел найти то место, откуда била вода, лодка наполнилась на одну треть. Борта оседали в озеро все ниже и ниже. До берега, и до того и до этого, было далеко. Он знал, что ему ни за что не доплыть, поскольку плавал он еле-еле, да и то в теплой воде… Смертельный страх прокатился по всему его телу, от пяток до головы ужас на минуту парализовал все движения. Лодка оседала с каждой секундой. Он лихорадочно начал стаскивать сапоги. Весло обронилось и поплыло за бортом. Новая волна ужаса окатила его, и вдруг Игнатий Сопронов вспомнил Бога, начал униженно шептать полузабытые слова из «Отче наш», путая их со словами других молитв… «Господи! Спаси меня, Боже, господи, не оставь ты меня, господи, господи…» Лодка хлебнула из озера всем левым бортом и начала погружаться в воду вместе с Игнахой… Он закричал в отчаянии. Этот животный рев и трепет всего его тела слились воедино. Крик оборвался над пустынной ветреной зыбью негромким, почти домашним бульканьем. Рука из-под воды ударила о лодку, всплывшую вверх днищем. Пальцы судорожно нащупали край бортовой набойки, голова Игнахи показалась над волнами. Он дважды отрыгнул воду, намертво вцепился в корму, но лодка опять погрузилась, и протяжный жалобный крик снова заглушил шорох и плеск барашковых волн…
* * *
Накануне Палашка на полчасика сходила в поле к своей замужней подруге Верушке. Она долго плакала, уткнувшись в холщовый передник. Вера, сидя на овсяном снопе, гладила Палашкино темя, уговаривала:
— Сходи ты, сходи в Залесную… не плакай… Он, дурак, где лучше тебя найдет? Отворотили, видать, его от тебя.
— Отворотили… — Палашка готова была уже завыть в голос. — Знамо, отворотили… Как надругался, так и глаз не показывает…
— А ты беги в Залесную-то! Тамошние знатки, поди, не чета тутошним. Баушка тамошняя опять приворот сделает, беги, не затягивай…
Палашка ушла с полосы успокоенная и всю ночь не спала, смекая, что к чему. Еще затемно она тихо собралась в своей половинке. Завязала в кончик платка четыре серебряных советских полтинника, надела новую пальтушку с воланами. Марья обо всем узнала еще в то проклятое утро. Сперва она схватила было ременные вожжи, но, хлестнув кое-как по толстой Палашкиной заднице, руки ее опали, будто повесма. Мать с дочкой упряжку ревели в бане. Марья тоже посылала Палашку к залесенскому знатку…
