Бумага с клеймом фабрики Сумкина, на которой была написана жалоба, лежала за пазухой, трамвай браво гремел железяками. Данило Пачин ехал по белокаменной, полный хороших надежд. Он верил в свою справедливость. Он без особого труда нашел дом, где принимал ходоков председатель ЦИКа Михаил Иванович Калинин. «Мужик-то он наш, тоже ведь деревенский, — думал Данило, — должен разобраться, должон воротить права. Господи, благослови!» Данило мысленно перекрестился и взялся за большую медную скобу. Он вошел в коридор, старательно обтер о половичок валенки, снял шапку. Нащупал под шубой бумагу и ступил на лестницу. Его не остановили и не окликнули, он немного умел читать вывески и вскоре на четвертом этаже нашел нужные двери.
— Я вас слушаю, гражданин! — Данило увидел за столом крупного, представительного человека.
— Здравствуйте, — произнес Данило. — Я, товарищ командир, на одну минутую, мне бы к Михаиле Ивановичу. Значит, это…
— По какому вопросу?
Данило замялся, ворочая шапку в ненужных сейчас руках:
— Мне бы к Михаиле Ивановичу…
— Заявление? Жалоба? Оставьте ваши бумаги, разберемся, сообщим по месту жительства. Есть у вас заявление?
Секретарь председателя ЦИКа глядел куда-то сквозь Данила, успевая разглаживать бумаги. В приемной слегка пахло приятным табачным дымом, и этот домашний запах вернул Данилу сообразительность. Он потоптался и сказал:
— Да нет бумаги-то… Мне бы Михаила Ивановича, с глазу на глаз.
— Сегодня нельзя, гражданин. Занят Михаил Иванович.
— Ну я ежели попозже зайду. Пока до свиданьица. — Данило повернулся и вышел. От волнения он надел шапку только на улице, и милиционер-регулировщик долго смотрел на живописную лысину мужика.
Прошло два часа. Данило не спеша обошел вокруг Кремля, подивился на узорчатые маковки Покровской церкви, поглядел на реку и посидел на снежной скамеечке какого-то садика. Набравшись терпения, он снова пошел в приемную. Человек пять посетителей — мужиков и городских — сидели на стульях, и тот же секретарь названивал кому-то по телефону, подписывал бумаги. Данило решил подождать, пока народу будет поменьше, снова вышел, походил около дома и вдруг увидел Штыря.
Петька в черных с калошами валенках, в суконном черном пиджаке и богатой пыжиковой шапке выходил из машины, держа в руках толстый портфель. Данило бросился навстречу:
— Петька! Петр Николаевич, гли-ко, хоть я тебя увидел-то! Совсем я…
— Что? — Петька даже не остановился.
— Николая-то Ивановича я потерял, я на квартере-то был, да ты уж ушел…
Данило вдруг осекся. Петька Штырь даже не посмотрел, скрылся в подъезде. Данило долго не мог очнуться от этого горя. «Прохвост! — думал он. — Прохвост, он прохвост и есть, вишь, не признался. Да разве это где видано? Своего мужика не признать, Ольховского. В Шибанихе жил, в одном дому гостили… Господи, до чего дожили!»
Данило в отчаянии снова пошел в приемную. Все посетители уже ушли, и прежний секретарь, узнав Данила, рассердился:
— Я же вам, гражданин, сказал: Михаил Иванович принять не может. Не может, понятно это или нет?
— Да я, товарищ командир, на минутую… Можно сказать, совсем недолго…
— Нет, нет, приходите на следующей неделе!
— Я, вишь, не могу долго-то, сына женю на той-то неделе.
— Что-что?
— Сына, говорю, женю, свадьба на той неделе, время-то нету.
Секретарь хмыкнул и позвонил:
— Товарищ Гирин, немедленно зайдите ко мне.
Данило положил шапку на стул и не по возрасту резво прыгнул за барьер, подскочил к двери кабинета.
— Оставьте его в покое! — сказал Сталин секретарю, когда тот попытался за рукав увести Данила от дверей, Сталин закурил и сел где-то в дальнем углу, а Калинин повторил приглашение:
— Садитесь, садитесь.
Данило (он был слегка выведен из себя) не ответил Сталину и достал из-под шубы бумагу. Большое масляное пятно от скоромного пирога красовалось посредине листа, но водяной знак фабрики Сумкина был все равно хорошо заметен. Калинин начал читать.
— Прочти вслух! — глухо, издалека произнес Сталин.
— А ты не приставай! — обернувшись, вдруг встрепенулся Данило. — Не мешай человеку читать!
Калинин засмеялся, вскинув густые волосы и выставив бородку:
— Гражданин Пачин, гражданин Пачин!.. Стоит ли, Иосиф Виссарьенович?
— Стоит! Обязательно стоит! — сказал Сталин.
Калинин близоруко склонился, сильно грассируя и окая, прочитал жалобу:
от крестьянина Вологодской
губернии деревни Ольховицы
Данилы Семенова Пачина
Прошение
Покорнейше прошу президиум ЦИК разобрать мою жалобу относительно сугубо неправильных действий низовых властей в лице комиссии Ольховского волисполкома и лично уполномоченным РИКа Игнатия Сопронова. По существу дела имею честь сообщить следующее. Я, Данило Семенов Пачин, крестьянин, по оговору Сопронова решением комиссии волисполкома генваря 11-го дня сего 1928 года лишен был гражданских избирательных прав, что считаю несправедливым. Наемным трудом мое хозяйство никогда не пользовалось, торговли никакой не было. Что касается толчеи, то я давно передал ее добровольно и безвозмездно в Ольховскую коммуну имени Клары Цеткиной. В справедливости сих слов дают показания все нижеподписавшиеся граждане д. Ольховицы Вологодской губернии.
Калинин движением ладошки закинул волосы назад и положил бумагу:
— К сему Пачин. Плюс тридцать две подписи граждан деревни Ольховицы.
— Граждан или крестьян? — Сталин встал и, разглаживая правый ус, подошел к столу. Взял жалобу. — Судя по стилю, писал кто-то другой.
— Данила Семенович, — повернулся Калинин. — Кто писал жалобу?
— Бумагу-то?
— Да.
— Писал-то Николай Иванович, Рыжко по-нашему. Поп-прогрессист.
— Что-что? Прогрессист! — Сталин, раскуривая трубку, сел рядом с Данилом. — Почему же именно прогрессист?
— Да вишь… А вы кто будете?
— Сталин.
— Ох, извините, пожалуйста! А я думал, тоже с жалобой. — Данило смутился и встал. — Извините ради Христа, видать, помешал, пришел не вовремя. Ну я уйду, ежели…
