Павел не мог больше терпеть и спустился вниз. Дядя Евграф, облокотясь на столешницу, молча сидел на лавке. Иван Никитич, тоже молча, набивал второй обруч. И Павел сразу все понял. Он хватил с горя ковш холодянки и, постаревший, ссутуленный, пошел обратно наверх. Обернулся.
— Эх вы…
Дед Никита, глядевший на всех поверх своих железных очков, вдруг отложил книгу.
— Ванькя… а Ванькя?
Иван Никитич не отозвался.
— Да што вы и за мужики? — тонко крикнул Никита и хлопнул своей костяной ладошкой по столу. — Гляжу я на вас, вроде вы уже и не мужики, а бабы. Ох, Пашка, мне бы прежние годы, я бы… Ух вы, Аники-воины! Лежни! На бога нету у вас надежи, на бога!
— Ну, тятька! — рассмеялся Иван Никитич. — Экой ты стал бойкой…
— И бойкой! Парень вам дело говорит, за десять верст молоть ездим! Вам и народ спасибо скажет!
— Народ скажет, а Сопронов укажет, — заметил Иван Никитич. — Время-то, вишь, ненадежное.
А когда было время надежное?
Всю неделю Евграф ходил к Роговым. Они вместе с Павлом уговаривали Ивана Никитича рубить мельницу. И Рогов начал понемногу уступать. Однажды он долго выспрашивал у Павла, сколько надо лесу, во что обойдутся жернова и что придется ковать в кузнице. Павел, чувствуя, что тесть сдается, старался говорить спокойнее:
— Лесу, тятя, надо не больно много, сам посуди, амбар, да стояк, да двойные к нему подпоры. Ну, еще обрешеть, ну, полы-потолки, тес кровельный да тес тонкий маховой. А жернова можно и купить, можно и ковалей подрядить, дело ясное. Ну, а железа надо совсем немного, на штырь к валу, да на иглу к шестерне, да на оковы к пестам. Еще кожулина к жабке железная, остальное все деревянное. И гвоздей не понадобится, кроме как махи обшивать!
— Ну, Павло! — Иван Никитич весело, в упор поглядел на зятя. — Пустишь ты всех нас по миру, давай! Пойдем ко Клюшину…
— Тять… да мы… мы… — Павел вскочил, сильно обнял тестя, забегал вокруг.
— А ты, дедко, плети наразу корзины! — обернулся Иван Никитич к отцу.
— Не допустит господь!
Дед Никита встал перед образами, кинул к плечу сухую щепотку.
Мужики двинулись уговаривать Клюшина, только он и мог взять третий пай. У Клюшина стояло нетронутое урочище хорошего лесу. Лошадь у него еще молодая, всего трижды пахала вешное, да и сам он был ядрен, крепко держал в руках горбатое топорище.
Пашка бегом побежал в казенку, чтобы не прийти к Степану с пустыми руками. Евграф и Иван Никитич подошли к дому Клюшина.
— Что-то боязно, парень, — сказал Иван Никитич, берясь за скобу. — Горячий у нас Пашка-то, как бы не опростоволоситься.
Евграф обметал веником ноги. Он тоже сейчас тужил, готов был отказаться от дела, но какое-то ребячье упрямство сдавило ему зубы. Он промолчал и шагнул через порог, а за ним ступил и Иван Никитич.
— Здорово ночевали, хозяева!
— Проходи, Евграф Анфимович, проходи, Иван Никитович.
Клюшин вставлял в светец очередную лучину, керосин экономили.
В избе было тепло и дымно, чистые половики глушили шаги. Стариков не было, ушли по другоизбам. Таисья — жена Клюшина — сеяла в кути муку, слышались шлепки ладоней о веко решета. В углу тусклой фольгой мерцали иконы. На гвоздике, под тетеревиными крыльями и хвостом, приколоченными к неоклеенной стене, висели отрывной календарь, полотенце и треугольное, в крашеной самодельной оправе зеркало. Клюшин отодвинул вершу, которую вязал, и потянулся за кисетом.
— Что не бывали, мужики, на озере-то?
— Какое, бывали, — махнул рукой Евграф и подмигнул, кивая в сторону перегородки.
— Таисья! — догадался Клюшин. — Сходила бы ты к Новожиловым, тебя Наталья пряжу звала сновать.
— И чего плетешь, пустомеля? — Таисья вышла из кути. — Кто это по вечерам при лучине пряжу-то снует?
— Ну, все одно, сходила бы…
— Какие такие секреты завелись? — заворчала баба, однако накинула казачок.
В дверях она чуть не столкнулась с Павлом.
— Вот, еще один. Чего это вы? Тоже коммуну устраивать надумали?
Она ушла, а Павел выставил бутылку на стол.
— Ну, Степан Петрович! Дело за тобой. Ты как хочешь, а нам уж не отступать…
— Не отступать… — неуверенно добавил Евграф.
— Смекнул, в чем дело-то? — спросил Иван Никитич.
— Да, кажись, смекнул. Что, Паша, поди, лешева деревина на пути встала? Гляди, парень… Я уж, когда за сеном-то ездили, все, думаю, увидит Пашка эту деревину.
— Пошто лешева-то?
— Вон пусть Евграф расскажет, он мастак говорить.
— А вот, — начал Евграф, — еще мой дедушко сказывал, как евонной дедушко Онисим эту лесину хотел, значит, срубить. Ему на нижний ряд надо, покрепче. Пошел он в лес, и вот его чего-то ломает, вот ломает… Будто с большого похмелья, а старик сроду в рот ничего не брал, окромя квасу.
— Ну и что?
— Слушай, слушай, он тебе наврет, — усмехнулся Клюшин.
— А то, что дошел он до ручья, хватил за кушак, а топора-то и нет. Оставил дома. Что, думает, сроду такой конфузии не было, без топора в лес пришел. Сходил домой за топором, нашел эту деревину. Смолы пожевал, на ладони поплевал. Здоровый был, в плечах, что печь, ножищи, как бревна. Размахнулся, ударил под корень, а из-под топора искры ворохом. Топорище пополам, а топор звякнул и улетел. А уж на что был мастак топорища делать.
— Хм.
— Вот тебе и хмы. Это его он не допустил до нее.
— Трепотня одна, — отмахивался Пашка. — Где у тебя, Петрович, эта… посуда-то?
После одной стопки мужики только крякали да отмалчивались, после двух заговорили, после трех ударили по рукам. Клюшина не пришлось долго уговаривать.
— Ну, Паша, гляди, ежели… вся надия на тебя, не подведи, нам под старость лет по миру ходить не больно способно.
— Да уж… этого, того… рисковое дело, конешно.
— Чего быть, тому не миновать, давай…
— С богом…
