Он не спеша прошел к Сопронову, пошептал ему что-то на ухо и вдруг побледнел, что-то резко ответил ему.
Секретарь ячейки не остался в долгу. Он тоже побледнел, сказал что-то и сунул председателю ВИКа бумажку, видимо, телеграмму.
Лузин сел рядом с Сопроновым, читая бумагу. Они опять быстро и зло перешепнулись о чем-то, Степан Иванович еле заметно пожал плечами. Он встал.
— Товарищи, продолжаем собрание. Прошу соблюдать порядок. Вопрос о создании групп бедноты ни в коей мере не отменяется, об этом уже сообщил Игнатий Павлович. Существует временная инструкция Вологодского губкома по созданию групп бедноты…
— Временная! — Африкан Дрынов встал и потряс в воздухе своей буденовкой. — Вот вся-то и беда, что опять временная!
— Говори, Дрынов.
— Что ж, давайте высказывайтесь! — Лузин сел.
Сопронов недовольно сузил глаза, когда Африкан Дрынов заговорил:
— У нас, Степан Иванович, пошто это все временно-то? Инструкция временная, начальство временное. Сто семая статья за хлебозаготовки тоже, говорят, временно.
— Дак ведь и жизнь-то у нас, Африкан Иванович, временная, — вставил Савватей Климов.
— Вот потому-то, Савватей Иванович, и надо, чтобы понадежнее.
— Вся надежда, мужики, на Кешу Фотиева…
— Этот установит!
— Верное дело.
— На паях с Гривенником…
— И с Митькой Усовым!
— А чево Митька? Чево Митька? — Усов вскочил с места как ужаленный.
— Тише, граждане! Пусть Дрынов скажет.
— Я, мужики, вот что, — продолжил Африкан Дрынов. — Ежели правду сказать, за общую справедливость. Я и сам не в опушенном дому живу! Нэп отменят, так это дело и по бедноте тоже стукнет. Второе дело, беднота бедноте — рознь! Вон приказ поступил: кредиты выдавать одной бедноте. А иной бедноте кредит — как мертвому припарка.
— Истинно!
— …вон дали кредит Фотиеву, не обижайся, Асикрет Лиодорович, скажу правду. Ведь не завел ни плуга, ни лошади, а денежки, наверно, прожил!
— Давно.
— Пикнули!
— Тебе-то что? — возмутился Кеша. — Своя рука — владыка!
— Знает, что бедняку все спишут!
Лузин встал и остановил перепалку.
— Товарищ Дрынов, кредиты давать будем. Всем трудовым крестьянам!
— А как насчет трех списков-то? Было шесть, останется три. Ведь передеремся сплошь, перепазгаемся!
— Слово, товарищи, Игнатию Павловичу, секретарю ячейки.
Лузин сел, и Сопронов заговорил сразу:
— Повторяю, товарищи, что есть указание отменить деление на шесть групп, как путаное. Партия и Советская власть делит деревню на три класса. Что нам давало деление на шесть? Ничего, товарищи, кроме путаницы и бестолковщины. Бедняк, маломощный середняк, середняк, крепкий середняк… Плюс кулак и зажиточный… Предлагаю…
— Неправильно!
— Предлагаю голосовать за три списка!
— Сам-то себя куда запишешь?
— Прошу остановить кулацкие реплики! — крикнул Сопронов и побагровел, руки его задрожали.
В избе-читальне стало опять очень тихо, так тихо, что было слышно, как что-то хрипело и хлюпало в горле Носопыря.
— Предлагаю начать персональное обсуждение… — Сопронов полистал свою книжку. — Начнем, товарищи, с деревни Ольховицы, с Данила Семеновича Пачина…
Глухое гудение и шорох наполнили Ольховскую избу-читальню.
— Кто может высказаться?
— А чего высказываться? — послышался чей-то голос. — Ты его давно в кулаки записал. Дуй дальше.
— Да, товарищи, — спокойно согласился Сопронов. — Пачина мы считаем кулаком и предлагаем вывести из правления кредитного товарищества. Есть указание…
— Много у тебя ишшо, Игнатий Павлович, указаний-то? — Данило Пачин боком пробирался вперед, его белая лысина и борода качались в толпе, голос дрожал от обиды. — Тебя, Игнатий Павлович, не корми хлебом, дай указание… Ты меня пошто невзлюбил-то? Ты меня пошто губишь-то? Ежели у меня дом обшитой… Ежели у меня три коровы в хлеву да две лошади… Вот, граждане, я весь тут перед вами. Ежели кулак и сплоататор… Записывайте меня в первый список…
Толпа зашумела:
— В середняки Пачина!
— Какой он, к бесу, кулак?
— Остамел мужик на работе.
— Торговли нет.
— В середняки!
Степан Иванович сидел неподвижно.
Сопронов, сузив глаза, вновь наливаясь багровой краской, крикнул:
— Нет, не в середняки!
— Толчею за так сдал, все на своем горбу… За что ты меня, Игнатий Павлович, эдак? — Данило повернулся к собранью: — Вы меня сперва лишили голосу, теперече в кулаки. А разве я не воевал за Совецку власть? Я в Москве самого товарища Сталина своими глазами видел, мене сам Михайло Иванович Калинин говорит: «Поезжай, товарищ Пачин, спокойно домой, дело твое верное…»
— Не ври!
— Неужто со Сталиным говорил?
— Вот истинно говорю, не вру, как перед богом! — Данило хотел перекреститься, но передумал. — Поезжай, говорит, товарищ Пачин, домой, дело твое справим. — Данило достал из кармана какую-то бумагу.
— Вот! Ежели словам моим нету правды! Вот, копия с копии!
— А ну, покажи! — Сопронов не растерялся и потянулся за бумагой. — Дай сюда!
— Нет, не дам. У тебя, Игнатий Павлович, эта бумага есть, ты поищи-ко ее. Поищи, это у меня копия с копии.
— Зачитать!
— Чего председатель помалкивает?
Лузин шепнул что-то в ухо Сопронову, тот побледнел и встал.
— Товарищи, собранье переносится! Объявляю собранье закрытым ввиду…
— В каком таком виду? Не закрывать!
— Пусть зачитают! Бумагу-то…
— Ишь ты, тут дак и собранье закрыл.
— Лузина! Пусть выступит Степан Иванович, евонное это дело!
— Правда аль нет, что Пачин бает?
Лузин побрякал по графину карандашом.
— Товарищи, прошу расходиться. Насчет Данила Семеновича есть ходатайство Михаила Ивановича Калинина. Указанием губисполкома предложено восстановить Пачина в законных списках и вернуть ему право голоса…
