— Так. Давно на заводе? — Шуб зорко разглядывал своего спасителя.
— Четвертый месяц! Был раньше курьером ЦИКа, да вот уволили.
— Причина? Почему уволен?
— Как… как левый загибщик! — выпалил Петька неожиданно для себя. И даже в эту минуту сам поверил в такую версию.
— Так… — Шуб достал книжечку и быстро записал в ней что-то. — Понятно, товарищ Гирин.
Петька опешил, он не ожидал, что Шуб запишет фамилию. От расстройства он даже не проводил начальство до проходной, где стояла машина, долго не мог очнуться, стоял и чесал в затылке: «Ох, дурак! Дурак, зря фамилию-то сказал…» Но еще больше удивился Гирин, когда спустя два дня, через секретаря ячейки, его вызвали по телефону на Старую площадь…
* * *
Чтобы не разбудить жену (Клава работала во вторую смену), Гирин тихонько выпростал из-под одеяла длинные ноги, встал. Наскоро помылся, попил с Лаврентьевной чаю и без лишнего шума вышел в город…
Тревожная из-за сильного паводка весна давно была позади. Народ колобродился по-летнему беззаботно. Газеты не успевали снабжать новостями этот громадный город, москвичи словно отпихивали назад все события. Шарады, головоломки и всевозможные фокусы пестрели в журналах и на последних страницах газет. Но эти шедевры прямолинейного и бездушного остроумия не трогали Гирина, он читал больше иные места, интересовался китайскими и другими событиями.
Теперь же Гирин переключился на экспедицию Нобиле, погибающую в северных льдах. Газеты писали об Амундсене, вылетевшем спасать экспедицию, и о ледоколе «Красин», сообщали о приезде в Москву писателя Максима Горького. В «Комсомольской правде» был помещен снимок: Горький соревнуется с Ворошиловым в стрельбе из винтовки.
В кинотеатре «Уран» крутили фильм «Прокурор Иордан». В Большом театре то и дело шли собрания с вопросом о «головановщине», в Доме Союзов только что закончился процесс шахтинских буржуазных спецов.
Тысяча деревенских лапотников-мужиков бродили по городу, спрашивая адреса приемных.
На Ермакове в третьем Доме Союзов специальные патрули вылавливали фальшивых активистов и уполномоченных с. мест.
На большом пространстве около Москвы-реки стукали плотницкие топоры, строился грандиозный парк КИО, а в довершение ко всем этим новостям прибавилась новость о небывалом наплыве беспризорников. Эти курносые шпингалеты, вися на подножках, с папиросами, лихо зажатыми в зубах, сотнями прибывали с юга. Милиция не успевала ловить и устраивать их в детприемниках.
Было лето 1928 года, десятое лето после великой социалистической революции.
Петька Гирин по прозвищу Штырь пешком пришел на Красную площадь. Ленинский Мавзолей был закрыт для каких-то ремонтных работ. Рослый милиционер, одетый в белую гимнастерку, сказал Гирину, что Мавзолей откроется не раньше как к первому августа. Он засвистел, останавливая двух заблудившихся теток. От ГУМа через бывшие Иверские ворота строем прошла группа молодняка. Ребята и девушки были одеты в форму: в этом году по распоряжению МК комсомола все московские комсомольцы должны были носить костюмы юнгштурма.
Гирин постоял около ГУМа, время тянулось необычно медленно. Мимо разноцветной, с причудливыми башенками Покровской церкви он прошел к реке и еще долго бродил среди приземистых церквушек Зарядья. Наконец пришло время идти куда надо.
На Старой площади Гирин без труда нашел нужное здание. В последний раз он поправил фуражку, оглядел начищенные сапоги, согнал под ремнем складки гимнастерки. «Ну, будь что будет!» — подумал Петька и открыл высокие двери.
В пустом вестибюле никого не было. Петька поднялся на третий этаж и ступил в длинный, тоже пустой коридор с одинаковыми дверями. Он нашел необходимый номер и постучался. Но ему никто не ответил. Тогда Петька открыл дверь и вошел. В небольшой комнате с двумя шкафами, с портретом Маркса на стенке пахло табачным дымом. На Петьку поднял глаза невзрачный молодой человек, сидевший за столом в углу:
— Здравствуйте, садитесь — Он отложил какую-то книгу и, распутывая телефонный шнур, казалось, добродушно оглядел посетителя. — Слушаю.
— Тут… тут меня вызывали… на сегодняшнее число.
— Фамилия?
Петька сказал. Человек за столом близоруко посмотрел на листочек шестидневки. Затем встал и, скрипя крагами, прошелся к шкафам и обратно.
— Садитесь, садитесь, товарищ Гирин.
«Вишь, а свою фамилию не говорит», — подумал Петька и не сел.
— Вы уроженец Вологодской губернии?
— Так точно.
— Социальное происхождение?
— Бедняцкое. Ходил по миру.
— Родственники в деревне есть?
— Нет. Все умерли…
— Очень хорошо. С какого года член партии?
— С двадцать шестого.
— Чем вы объясняете ваше увольнение с работы в канцелярии ЦИКа?
Петьку бросило в жар. Он никак не ждал такого вопроса.
— Так ведь… Чем? Мужика выставил. Приписали… левый уклон…
Парень еще раз оглядел стройную, военной выправки фигуру Петьки, помолчал:
— Вас хочет видеть зав. сектором товарищ Маленков. Идемте.
В коридоре Петька лихорадочно соображал, что может быть дальше.
Сопровождающий привел его в небольшую приемную, попросил подождать и без стука открыл бесшумную, обитую коленкором дверь. Минут через пять, которые показались Гирину очень долгими, он вышел:
— Войдите.
Гирин прошел в кабинет, осторожно прикрыл за собой дверь и остановился. В глубине кабинета спиной к Петьке стоял плотный невысокий человек в темно-синем френче. «Ну, семь смертей не будет, а одной не миновать», — тоскливо подумал Гирин.
Зав. сектором повернулся, и Гирин увидел по-бабьи широкое плоское лицо. Глаза под упавшими на лоб черными, как крыло ворона, волосами не блестели, подернутые как бы масляной пеленой. Подбородка почти не было, щеки свисали отвесно. Зав. сектором быстро подошел к столу, резким движением руки закинул набок прямые жесткие волосы.
— Товарищ Гирин! Нам известно, что вы уволены из курьерской группы ГПУ за моральное разложение, то есть за пьянство.
У Гирина от возмущения открылся рот, он хотел перебить, остановить, но зав. сектором ничего не дал ему сказать:
