— Вас вообще следовало исключить из партии! Но, принимая во внимание социальное происхождение, мы решили…
Гирин выдержал долгий холодный взгляд.
— Ваш поступок мы оставили без последствий и решили… Где вы сейчас работаете?
— Литейщик! — У Петьки отлегло немного от сердца. — Формую в литейном.
— Мы дадим вам возможность исправить вину! И доказать свою преданность партии.
— Так точно… Понимаю… — Гирин, по-дурацки мигая, одернул гимнастерку.
— С завтрашнего дня вы будете работать курьером при особом отделе Цека. — Зав. сектором сел и еще пристальней поглядел на Гирина. — Вас проинструктируют сегодня же. Надеюсь, вы понимаете, что это значит.
— Так точно, понятно.
— Садитесь!
Петька присел на стул. Теперь он владел собой, заводской митинг и случай с Шубом обернулся совсем другой стороной. Но слова зав. сектором ошарашили Петьку, он не раз говорил Шиловскому, что пойдет лучше в истопники, а служить в органы его теперь на вожжах не затянешь. И вдруг такой случай. Гирин только что вошел во вкус семейной жизни, а тут снова начнутся командировки, опять пойдут бессонные ночи. Гирин поглядел на пуговицу темно-синего френча.
— Товарищ Гирин! Сидите, сидите. Вот здесь у нас есть сведения… Вы ведь бывали у Николая Ивановича Бухарина?
— Так точно. Два или три раза.
— И вы должны знать, как относится Бухарин к Михаилу Ивановичу Калинину?
— Никак нет!.. — Петька снова насторожился. — Только по мелким вопросам…
— В партии, товарищ Гирин, мелочей нет! — перебил зав. сектором. — Бухарин однажды назвал Михаила Ивановича бывшим лакеем и политическим флюгером, он…
— Нет, я…
— Не нет, а есть, товарищ Гирин! — Человек за столом ладонью разгладил какую-то бумагу. — Вы поняли?
— Понял… то есть…
— Вы должны подтвердить этот факт. Вот прочтите… Прочтите и подпишите.
На Гирина опять в упор глядели неподвижно-масленые, навыкате глаза.
Гирин молчал. Никто не знает, что творилось сейчас в Петъкиной душе, он сидел у стола и с наивно-простодушной физиономией читал поданную бумагу. В ней говорилось, что в самый разгар борьбы с троцкистами Бухарин всячески оскорблял Калинина, называя его приспособленцем, политическим флюгером и бывшим лакеем.
Петька дочитал до конца, взял поданную ему ручку. Встал и, склонившись к столу, подписал…
— Разрешите идти, товарищ Маленков?
— Желаю, товарищ Гирин, успехов! — Влажной короткопалой рукой Маленков сильно давнул пальцы Гирина. — Вас проводят и проинструктируют.
Петька закрыл за собой бесшумную дверь и вытер платком холодный обильный пот, выступивший на лбу.
II
Под Москвой, в Болшеве, на даче председателя ВЦСПС Томского, — зной и зеленая тишина. Воскресный день склонялся уже к вечеру, когда Бухарин с пучком крупных желтых купальниц вернулся с лесной прогулки. Он кинул на перила веранды рубашку апаш и, оставшись в одних парусиновых трусах, сделал десятка полтора приседаний, потом опустился на руки, намереваясь произвести жим. И вдруг замер, услышав поблизости треск кузнечика. «Locusta viridissima, — подумал Бухарин и наклонился еще ниже. — Смотри ты, какой уравновешенный». Большой зеленый кузнечик отдыхал в траве, спокойно отставив мускулистую ногу. Бухарин запомнил место и на цыпочках удалился, смешно переставляя в траве короткие, но тоже мускулистые ноги. Он подбежал к перилам дачной веранды.
— Что вы там делаете, Николай Иванович?
Плотная, по-медвежьи горбатая спина Томского громоздилась над деревянным барьером.
Бухарин молча, предостерегающе поднял указательный палец. Взял с перил соломенную шляпу, затем сорвал нитку, для вьюнка натянутую на перилах, подкрался к кузнечику и накрыл его шляпой. Томский хмуро наблюдал за его странными действиями. Бухарин поймал кузнечика, осторожно привязал к нему один конец нитки. Зеленый локуста дважды прыгнул и затаился. Бухарин в восторге подергал за нитку и прыгнул вслед. Кузнечик, делая непонятные зигзаги, прыгал туда и сюда, Бухарин дергал за нитку и тоже прыгал.
— Михаил Павлович, что он там делает? — спросил Рыков, вытирая платком бороду после закуски.
— Николай Иванович в своем стиле, — хрипло сказал Томский. И тяжело опустился в плетеное кресло, сжал большие сильные кулаки.
Даже в такую пору он редко снимал свою черную, из хорошего сукна тройку.
Рыков встал. Его красивой, высокой, еще не потучневшей фигуре, тоже облаченной в белую сорочку, было просторнее в такой же, как и у Томского, тройке. Но галстук в такую жару никак не годился. Председателю СНК после перенесенной им весенней хвори врачи запретили крепкие и горячительные напитки. Но, как и большинство русских людей, Алексей Иванович Рыков лениво и неохотно думал о собственном здоровье, видя в этом нечто постыдное.
— Значит, вас, Михаил Павлович, больше всего беспокоят молодые вожди…
— Они еще покажут нам кузькину мать! — перебил Томский, — Шашлычник знает, на кого опереться, эта шпана старательная. Известно ли вам, Алексей Иванович, что творится на местах?
Рыков, не спрашивая хозяина, налил из графина, но Томский даже не взглянул на свою рюмку. Рыков выпил один и вновь закусил.
— Не стоит преувеличивать, Михаил Павлович. Мода на омоложение и пересадку желез…
— Я не преувеличиваю, — сдерживаясь, произнес Томский. — Массовое смещение старых работников — факт? Даже здесь, в Москве. Одни дураки не видят этих перетасовок. Кооптация пошла в ход — тоже факт.
— Кооптация была и при Ильиче.
— Но не в таких размерах, Алексей Иванович! — взорвался Томский. — Подождите, вас еще турнут к Брюханову в наркомат. И будете помогать Фрумкину подшивать бумажки…
— И то дело! — весело сказал Рыков. — А вас куда, Михаил Павлович?
— Меня антрацит шуровать.
— Ну, зачем же уж так-то? У железнодорожников тоже есть наркомат. Четыреста тысяч пудов бумаги истратили за год. На одну только отчетность… Николай Иванович, а Николай Иванович?
