Старики судили чего-то свое насчет сенокоса, девки под зыринскую игру плясали кружком и на перепляс, вокруг стояли бабы, обсуждая, кто во что одет; ребята, во главе с Митькой Усовым, окружили попа, тащили его сплясать:
— Ну? Николай Иванович!
— Слабо, слабо, где ему.
— Мне слабо? — Отец Николай топнул уже было сапожищем о приступок крыльца, но к амбару босиком, без корзины, подошла шибановская нищая, бабка Таня:
— Батюшко, чево скажу-то…
— Что, матушка?
— Надобен.
Отец Николай наклонился, подставил рыжую голову:
— Говори!
Таня что-то прошептала ему на ухо. Отец Николай сразу отрезвел, выпрямился и исчез за амбарами. Таня пошла за ним, опираясь на березовый батожок.
— Чего это он?
— В гости, видать, ударился, не знаю только к кому?
Ребятам хотелось поплясать, они пошли на круг. Гулянка начиналась взаправду, народ все подходил. Уже не однажды сменялись игроки, давая отдых друг другу, трава на кругу была до черноты выбита сапогами и башмаками, девичьи пары плясали без остановки, одна за другой. И тут кто-то из баб углядел идущее от исполкома начальство.
— Идут, ведь сюды идут-то.
— Трое! Все и с револьверами!
— Яко дождь на руно.
— Нет, двое, третий Микулин.
— Четверо!
Старики всполошились.
— Митрей, а Митрей! — засуетился дедко Клюшин. — Чево заводить-то будем?
— Нам бы тебя-то не подвести.
— Давай, робятушки, залезай!
— Кузьма, где у тебя ключ? Подай мужику! Поторапливайся!
Дедко Никита Рогов проворно заволок в амбар Павла Сопронова, туда же быстро перебрались дедко Петруша Клюшин, Носопырь, Кузьма, по прозвищу Жук, а заодно и старик Новожил. Митька быстро захлопнул двери, сунул в пробой замок и сел на пороге. Даже не все и заметили, как старики исчезли в амбаре. Зырин играл, ольховские и ибановские девки плясали, не обращая внимания на баб, обсуждающих девичьи наряды и все остальное.
Говорят, что не работаю
Работы полевой,
Размолоденькая девушка,
Сохой и бороной.
Навеку я не училася
И в школе не была,
Меня так родима маменька
Учену родила.
Задушевная подруга,
При разлуке тут и будь,
Ты лени воды холодныя
На белую на грудь.
— Здравствуйте, товарищи! — громко за всех четверых поздоровался высокий молодцеватый Ерохин.
— Поди-тко, здравствуй!
— Проходи ближе-то, проходи.
— Вот добро, мужик незаносливый.
— А чего заноситься? — сказал Ерохин и подтянул сапоги.
— Дак давай попляши-ко, ну-ко.
— Ой бы, уж поглядели бы!
Ерохин неожиданно вышел на круг. Девки остановились и смешались с толпой, а Зырин заиграл чаще, все сгрудились.
— Давай! — крикнул Ерохин кому-то, может быть, самому себе. Он топнул не одной ногой, а сразу обеими, как делают самые залихватские плясуны. Потом ловко пошел по выбитому до черноты дерну, выкидывая ноги в стороны и хлопая по голенищам ладонями.
«Асса! Асса!» — с придыхом выкрикивал он, прошел круг, пустился вприсядку и вдруг остановился напротив неодобрительно глядевшего Меерсона и топнул, что означало, что теперь плясать должен он.
— Выручай, агитпроп!
Вокруг одобрительно зашумели:
— Давай! Давай!
— Надо выручить.
— Это как так?
Меерсон сконфузился, снял очки и начал их протирать, а секретарь отошел, видимо, довольный. Уж кто-кто, а он-то знал, какой из Меерсона плясун…
Гармонь стихла.
— Вот так! — Ерохин снял фуражку и вытер платком белый вспотевший лоб.
— Добро, ой, добро! — хвалили секретаря женщины. К нему совсем близко подошла древняя бабушка, восхищенная, поцокала языком:
— Дак ты, золотой, у кого гостишь-то?
В ту же секунду в амбаре началась возня и раздался сильный стук. Ерохин зорко оглядел притихший народ.
— В гостях-то надо бы как люди, а дома как хошь! — послышался чей-то голос.
— Пошто старики в амбаре? По какому закону? — зашевелилась толпа.
— Кто это тут законник? — Ерохин переменился в лице. — Кто бросает эти кулацкие реплики?
— У вас чуть немножко — и кулак.
— Отпусти, андели, стариков-то, — бабы тоже заговорили. — Эко дело — соплюна выпороли.
— Да его отец и хлестал-то.
— А вот мы сейчас узнаем, кто хлестал, — сказал Ерохин. — Товарищ Микулин! А ну, освободить арестованных!
Микулин взял у Скачкова ключ. Он как будто не заметил незамкнутого замка, поотпирал для виду и распахнул двери амбара. Оттуда один за другим начали выбираться довольные пленники.
Откашливались, смущенные, поправляли рубахи и опояски.
— Слава те господи! — перекрестился дедко Клюшин, а Жук сразу же тайком завернул за угол и бегом ударился от амбара. Никита Рогов и старик Новожилов вынесли на лужок Павла Сопронова, последним выбрался Носопырь и тоже перекрестился.
— Дедко, а тебя-то за что?
— Наверно, за Таню. Изобижает, вишь.
— Отстань! Не греши. — Носопырь отмахивался.
— Ну? — Ерохин вплотную подошел к старикам. — Вот ты, дед. Что скажешь насчет активиста Сопронова? Порол?
Дедко Кдюшин смутился:
— Да вить нихто и не знал, что активист. Селька и Селька.
— А ты? — спросил Ерохин старика Новожилова.
— Держал маленько.
— Я порол! — не дожидаясь очереди, крикнул Павло. — И буду пороть, пока он, дьяволенок, не накопит ума. Это что, товарищ начальник? Аль уж родной отец ни при чем? Мой парень! Я ему, прохвосту, еще и не так! Я ему покажу, как стекла бить, позорить отцову голову!
— А ежели он тебя? — засмеялся Ерохин.
— Тогда кунды-мунды складывай. Да прямиком на погост! Аминь!
— И делать тут больше нечего! — подтвердил Новожил.
— Ну вот что, граждане старики. Думаю, что вы извлекли урок. Отпускаю всех по домам, но предупреждаю впредь!
— Вот те раз!
— Выходит, мы же и виноваты?
— В чем гвоздь вопроса на данном этапе, товарищи? В том, что враги пролетарского дела мешают нам всякими мерами. Вот взять хотя бы и вашу данную местность. Я как член чрезвычайной тройки предлагаю осудить бывшего благочинного и бывшего помещика Прозорова.
