Глава XVIII
НЕУДАЧЛИВЫЕ ВИЗИТЕРЫ
Из Киева приезжает дядя покойного Берлиоза, Максимилиан Андреевич Поплавский. Еще позавчера поздно вечером он получил телеграмму: “Меня только что зарезало трамваем на Патриарших. Похороны пятницу, три часа дня. Приезжай. Берлиоз”. Всю нелепость текста дядя списал на неумение почты и немедленно стал собираться в Москву. Он очень спешил. В жизни своей ничего он так не хотел, как переехать в Москву. Нужно было во что бы то ни стало унаследовать квартиру племянника на Садовой, для чего, хотя бы временно, прописаться в трех комнатах покойного племянника. Но в правлении жилтоварищества никого не оказалось. Поплавский поспешил в квартиру № 50. На звонок ему открыли, но в полутемной передней, где он оказался, не было никого, кроме громаднейшего черного кота, сидящего на стуле. Максимилиан Андреевич покашлял, потопал ногами, и тогда дверь кабинета открылась и в переднюю вышел Коровьев. Поплавский представился. Коровь-ев при одном упоминании имени Берлиоза вдруг весь застрясся от слез, подробно описал, всхлипывая, катастрофу и побежал принимать “триста капель эфирной валерьянки”. Телеграмма, как выяснилось, была дана котом, который самым грубым образом потребовал паспорт, отменил присутствие По-плавского на похоронах и повелел ехать к месту жительства. Вызванный им Азазелло, маленький, прихрамывающий, обтянутый черным трико, с ножом, засунутым за кожаный пояс, с желтым клыком, с бельмом на левом глазу, прогнусил: “Надеюсь, уже все понятно?”, приказал сидеть в Киеве тише воды, ниже травы и ни о каких квартирах в Москве не мечтать. Азазелло отдал паспорт Поплавскому, поднял чемодан, другой рукой распахнул дверь и вывел дядю Берлиоза на площадку лестницы. И это не все. Открыв без всякого ключа чемодан, Азазелло вынул из него жареную курицу в промасленной газете и положил ее на площадке. Остальное спихнул ногой вниз в пролет лестницы. А потом со всей силы ударил Поплавского курицей, так что туловище ее отскочило, а нога осталась в руках Азазелло. Все смешалось в доме Облонских, как справедливо выразился знаменитый писатель Лев Толстой. Именно так и сказал бы он в данном случае. Все смешалось в глазах Поплавского, летевшего по лестнице с паспортом в одной руке. Мимо пропрыга-ла безногая курица. Когда Поплавский присел на деревянный диванчик, чтобы перевести дух, возле него остановился “малюсенький пожилой человек с необыкновенно печальным лицом, в чесучовом старинном костюме и твер-дои соломенной шляпе с зеленой лентой” и спросил, где квартира номер пятьдесят. “Выше!” — ответил Поплавский. Внизу, у выходной двери, он заприметил какую-то каморку с выбитым дверным стеклом. Он нырнул в нее и стал ждать. Из каморки была видна выходная дверь. Ждать пришлось долго. Наконец послышался голос грустного человека… но он почему-то возвращается обратно в квартиру! На сей раз все произошло быстро. Шажки. Отчаянный крик. Мяуканье кошки. Быстрые, дробные шажки вниз! Итак, проверка квартиры была проведена. Максимилиан Андреевич выбежал во двор, и троллейбус унес его к Киевскому вокзалу.
С маленьким же человеком приключилось следующее. Андрей Фокич Соков был буфетчиком в Варьете. Пока шло следствие, он решил сходить к самому магу. Так он оказался у квартиры № 50. Открыла ему голая девица в кружевном фартучке и с белой наколкой на голове. Соков сказал, что хотел бы поговорить с гражданином артистом. Войдя, он был поражен убранством комнаты. В камине, хотя дело было весной, пылал огонь, но жарко не было. Перед камином сидел громадный черный котище. На столе стояло множество пузатых, пыльных и заплесневевших бутылок. У камина маленький рыжий на длинной шпаге жарил куски мяса. “Ну-с, чем я вам могу быть полезен?” — раздался тяжелый бас. “Я являюсь заведующим буфетом театра Варьете…” — “Ни слова больше! — заговорил с большим жаром артист. — Я проходил вчера мимо вашей стойки и до сих пор не могу забыть ни осетрины, ни брынзы. Драгоценный мой! Брынза не бывает зеленого цвета. Ей полагается быть белой…” — “Я не по этому делу, — заговорил ошеломленный Андрей Фокич, — и осетрина здесь ни при чем”. — “То есть как это ни при чем?” — “Осетрину прислали второй свежести”, — сообщил буфетчик. “Это вздор! Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя…” — “Я не по этому делу пришел!” — твердо сказал буфетчик. Он рассказал, что посетители расплачивались червонцами с сеанса, а он давал сдачи нормальными деньгами. У него убытки сто девять рублей. Ко-ровьев из соседней комнаты тут же назвал сумму тайных сбережений буфетчика — двести сорок девять тысяч в пяти сберкассах. А Воланд добавил, что и эта сумма ему уже не нужна, потому что он умрет через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени. То есть ему осталось жить девять месяцев, по двадцать семь тысяч в месяц, а еще есть золотые десятирублевки.
Андрей Фокич Соков кинулся к специалисту по печени профессору Кузьмину. Он только что узнал из верных рук, что умрет в феврале будущего года от рака печени. Профессор, ни слову не веря, решил все-таки сделать все анализы. Позже профессор посмотрел на то место, куда буфетчик положил плату, тридцать рублей, но вместо них увидел три этикетки с бутылок минеральной воды. Профессор быстренько проверил, на месте ли его пальто. Вернувшись в кабинет, он на том месте, где лежали этикетки, увидел вдруг черного котенка, мяукавшего над блюдечком с молоком. Началось что-то странное. Через двор пробежала знакомая дама в одной рубашке, в комнате дочери профессора патефон заиграл “Аллилуйя”, а за спиной у профессора раздалось воробьиное чириканье. По столу прыгал крупный воробей. Он не просто прыгал, а приплясывал, нагло поглядывая на профессора. Затем разбил оконное стекло и улетел. А за столом оказалась в косынке сестры милосердия женщина с сумочкой с надписью “Пиявки”. Профессор завопил, посмотрев на ее рот: он был мужской, кривой, до ушей, с одним клыком. Глаза у сестры были мертвые. Она сгребла этикетки и стала таять в воздухе.
