– Ужин ужином, а обедать следовало дома: вот ты огорчил бабушку! В первый день приезда из семьи ушел.
– Ах, Татьяна Марковна, – вступилась Крицкая, – это у нас по-мещански, а в столице…
Глаза у бабушки засверкали.
– Это не мещане, Полина Карповна! – с крепкой досадой сказала Татьяна Марковна, указывая на портреты родителей Райского, а также Веры и Марфеньки, развешанные по стенам, – и не чиновники из палаты, – прибавила она, намекая на покойного мужа Крицкой.
– Борис Павлович хотел сделать перед обедом моцион, вероятно, зашел далеко и тем самым поставил себя в некоторого рода невозможность поспеть… – начал оправдывать его Тит Никоныч.
– Молчите вы с своим моционом! – добродушно крикнула на него Татьяна Марковна. – Я ждала его две недели, от окна не отходила, сколько обедов пропадало! Сегодня наготовили, вдруг приехал и пропал! На что похоже? И что скажут люди: обедал у чужих – лапшу да кашу: как будто бабушке нечем накормить.
Тит Никоныч уклончиво усмехнулся, немного склоня голову, и замолчал.
– Бабушка! заключим договор, – сказал Райский, – предоставим полную свободу друг другу и не будем взыскательны! Вы делайте, как хотите, и я буду делать, что и как вздумаю… Обед я ваш съем сегодня за ужином, вино выпью и ночь всю пробуду до утра, по крайней мере сегодня. А куда завтра денусь, где буду обедать и где ночую – не знаю!
– Браво, браво! – с детской резвостью восклицала Крицкая.
– Что же это такое? Цыган, что ли, ты? – с удивлением сказала бабушка.
– Мсье Райский поэт, а поэты свободны, как ветер! – заметила Полина Карповна, опять играя глазами, шевеля носком башмака и всячески стараясь задеть чем-нибудь внимание Райского.
Но чем она больше хлопотала, тем он был холоднее. Его уж давно коробило от ее присутствия. Только Марфенька, глядя на нее, исподтишка посмеивалась. Бабушка не обратила внимания на ее замечание.
– Два своих дома, земля, крестьяне, сколько серебра, хрусталя – а он будет из угла в угол шататься… как окаянный, как Маркушка бездомный!
– Опять Маркушка! Надо его увидать и познакомиться с ним!
– Нет, ты не огорчай бабушку, не делай этого! – повелительно сказала бабушка. – Где завидишь его, беги!
– Почему же?
– Он тебя с пути собьет!
– Нужды нет, а любопытно: он, должно быть, замечательный человек. Правда, Тит Никоныч?
Ватутин усмехнулся.
– Он, так сказать, загадка для всех, – отвечал он. – Должно быть, сбился в ранней молодости с прямого пути… Но, кажется, с большими дарованиями и сведениями: мог бы быть полезен…
– Груб, невежя! – сказала с достоинством Крицкая, глядя в сторону. Она немного пришепетывала.
– Да, с дарованиями: тремястами рублей поплатились вы за его дарования! Отдал ли он вам? – спросила Татьяна Марковна.
– Я… не спрашивал! – сказал Тит Никоныч, – впрочем, он со мной… почти вежлив.
– Не бьет при встрече, не стрелял еще в вас? Чуть Нила Андреевича не застрелил, – сказала она Райскому.
– Собаки его мне шлейф разорвали! – жаловалась Крицкая.
– Не приходил опять обедать к вам «без церемонии»? – спросила опять бабушка Ватутина.
– Нет, вам не угодно, чтоб я его принимал, я и отказываю, – сказал Ватутин. – Он однажды пришел ко мне с охоты ночью и попросил кушать: сутки не кушал, – сказал Тит Никоныч, обращаясь к Райскому, – я накормил его, и мы приятно провели время…
– Приятно! – возразила бабушка, – слушать тошно! Пришел бы ко мне об эту пору: я бы ему дала обед! Нет, Борис Павлович: ты живи, как люди живут, побудь с нами дома, кушай, гуляй, с подозрительными людьми не водись, смотри, как я распоряжаюсь имением, побрани, если что-нибудь не так…
– Все это, бабушка, скучно: будем жить, как кому вздумается…
– Обедать, где попало, лапшу, кашу? не прийти домой… так, что ли? Хорошо же: вот я буду уезжать в Новоселово, свою деревушку, или соберусь гостить к Анне Ивановне Тушиной, за Волгу: она давно зовет, и возьму все ключи, не велю готовить, а ты вдруг придешь к обеду: что ты скажешь?
– Ничего не скажу.
– Не удивит и не огорчит это тебя?
– Нисколько.
– Куда же ты денешься?
– В трактир пойду.
– В трактир! – с ужасом сказала бабушка. И Тит Никоныч сделал движение.
– Кто же вас пустит в трактир? – возразил он, – мой дом, кухня, люди, я сам – к вашим услугам, – я за честь поставлю…
– Разве ты ходишь по трактирам? – строго спросила бабушка.
– Я всегда в трактире обедаю.
– Не играешь ли на бильярде или не куришь ли?
– Охотник играть и курю. Надо достать сигары. Я вас отличными попотчую, Тит Никоныч.
– Покорнейше благодарю: я не курю. Никотин очень вредно действует на легкие и на желудок: осадок делает и насильственно ускоряет пищеварение. Притом… неприятно дамам.
– Странный, необыкновенный человек! – сказала бабушка.
– Нет, бабушка: вы необыкновенная женщина.
– Чем же я необыкновенная?
– Как же: ешь дома, не ходи туда, спи, когда не хочется, – зачем стеснять себя?
– Чтоб угодить бабушке.
– О, деспотка вы, бабушка, эгоистка! Угодить вам – не угодить себе, угодить себе – не угодить вам: нет ли выхода из этой крайности? Отчего же вы не хотите угодить внуку?
– Слышите: бабушка угождай внуку! Да я тебя маленького на руках носила!
– Если вы будете очень стары, я вас на себе повезу!
– Разве я не угождаю тебе? Кого я ждала неделю, почти не спала? Заботилась готовить, что ты любишь, хлопотала, красила, убирала комнаты и новые рамы вставила, занавески купила шелковые…
– Это все вы угождали себе, а не мне!
– Себе! – с изумлением повторила она.
– Да, вам эти хлопоты приятны, они занимают вас? признайтесь, вам бы без них и делать нечего было? Обедом вы хотели похвастаться, вы добрая, радушная хозяйка. Приди Маркушка к вам, вы бы и ему наготовили всего…
– Правда, правда, братец: непременно бы наготовила, – сказала Марфенька, – бабушка предобрая, только притворяется…
– Молчи ты, тебя не спрашивают! – опять остановила ее Татьяна Марковна, – все переговаривает бабушку! Это она при тебе такая стала; она смирная, а тут вдруг! Чего не выдумает: Маркушку угощать!
– Да, да, следовательно, вы делали, что вам нравилось. А вот, как я вздумал захотеть, что мне нравится, это расстроило ваши распоряжения, оскорбило ваш деспотизм. Так, бабушка, да? Ну, поцелуйте же меня, и дадим друг другу волю…
