– Это ты, Марина! – сказал Райский, узнав ее по голосу, – зачем ты здесь?
– Тише, барин, не зовите меня по имени: Савелий узнает, больно прибьет!
– Ну, ступай, иди же скорей… Нет, постой! кстати попалась: не можешь ли ты принести ко мне в комнату поужинать что-нибудь?
– Все могу, барин: только не губите, Христа ради!
– Не бойся, не погублю! Есть ли что-нибудь на кухне?
– Все есть: как не быть! целый ужин! Без вас не хотели кушать, мало кушали. Заливные стерляди есть, индейка, я все убрала на ледник…
– Ну, неси. А вино есть ли?
– Осталась бутылка в буфете, и наливка у Марфы Васильевны в комнате…
– Как же достать: разбудишь ее?
– Нет, Марфа Васильевна не проснется: люта спать! Пустите, барин, – муж услышит.
– Ну, беги же, «Земфира», да не попадись ему, смотри!
– Нет, теперь ничего не возьмет, если и встретит: скажу на вас, что вы велели…
Она засмеялась своей широкой улыбкой во весь рот, глаза блеснули, как у кошки, и она, далеко вскинув ноги, перескочила через плетень, юбка задела за сучок. Она рванула ее, засмеялась опять и, нагнувшись, по-кошачьи, промчалась между двумя рядами капусты.
А Марк в это время все допытывался, кто прячется под плетнем. Он вытащил оттуда незнакомца, поставил на ноги и всматривался в него, тот прятался и не давался узнавать себя.
– Савелий Ильич! – заискивающим голосом говорил он, – ничего такого… вы не деритесь: я сам сдачи сдам…
– Что-то лицо твое мне знакомо! – сказал Марк, – какая темнота!
– Ах, – это не Савелий Ильич, ну, слава те Господи! – радостно сказал, отряхиваясь, незнакомый. – Я, сударь, садовник! Вон оттуда…
Он показал на сад вдали.
– Что ты тут делаешь?
– Да… пришел послушать, как соборный колокол ударит… а не то чтоб пустым делом заниматься… У нас часы остановились…
– Ну тебя к черту! – сказал Марк, оттолкнув его.
Тот перескочил через канаву и пропал в темноте.
Райский между тем воротился к главным воротам: он старался отворить калитку, но не хотел стучаться, чтоб не разбудить бабушку.
Он услышал чьи-то шаги по двору.
– Марина, Марина! – звал он вполголоса, думая, что она несет ему ужин, – отвори!
С той стороны отодвинули задвижку; Райский толкнул калитку ногой, и она отворилась. Перед ним стоял Савелий: он бросился на Райского и схватил его за грудь…
– А, постой, голубчик, я поквитаюсь с тобой – вместо Марины! – злобно говорил он, – смотри, пожалуй, в калитку лезет: а я там, как пень, караулю у плетня!..
Он припер спиной калитку, чтоб посетитель не ушел.
– Это я, Савелий! – сказал Райский. – Пусти.
– Кто это? – никак, барин! – в недоумении произнес Савелий и остановился как вкопанный.
– Как же вы изволили звать Марину! – медленно произнес он, помолчав, – нешто вы ее видели?
– Да, я еще с вечера просил ее оставить мне ужинать, – солгал он в пользу преступной жены, – и отпереть калитку. Она уж слышала, что я пришел… Пропусти гостя за мной, запри калитку и ступай спать.
– Слушаю-с! – медленно сказал он. Потом долго стоял на месте, глядя вслед Райскому и Марку. – Вот что! – расстановисто произнес он и тихо пошел домой.
На дороге он встретил Марину.
– Что тебе, леший, не спится? – сказала она и, согнув одно бедро, скользнула проворно мимо его, – бродит по ночам! Ты бы хоть лошадям гривы заплетал, благо нет домового! Срамит меня только перед господами! – ворчала она, несясь, как сильф, мимо его, с тарелками, блюдами, салфетками и хлебами в обеих руках, выше головы, но так, что ни одна тарелка не звенела, ни ложка, ни стакан не шевелились у ней.
Савелий, не глядя на нее, в ответ на ее воззвание, молча погрозил ей вожжой.
XV
Марк в самом деле был голоден: в пять, шесть приемов ножом и вилкой стерлядей как не бывало; но и Райский не отставал от него. Марина пришла убрать и унесла остов индейки.
– Хорошо бы чего-нибудь сладкого! – сказал Борис Павлович.
– Пирожного не осталось, – отвечала Марина, – есть варенье, да ключи от подвала у Василисы.
– Что за пирожное! – отозвался Марк, – нельзя ли сделать жжёнку? Есть ли ром?
Райский вопросительно взглянул на Марину.
– Должно быть, есть: барышня на «пудень» выдавали повару на завтра: я посмотрю в буфете…
– А сахар есть?
– У барышни в комнате, я достану, – сказала Марина и исчезла.
– И лимон! – крикнул ей вслед Марк.
Марина принесла бутылку рому, лимон, сахар, и жжёнка запылала. Свечи потушили, и синее пламя зловещим блеском озарило комнату. Марк изредка мешал ложкой ром; растопленный на двух вилках сахар, шипя, капал в чашку. Марк время от времени пробовал, готова ли жжёнка, и опять мешал ложкой.
– Итак… – сказал, помолчав, Райский и остановился.
– Итак!.. – повторил Марк вопросительно.
– Давно ли вы здесь в городе?
– Года два…
– Верно, скучаете.
– Я стараюсь развлекаться…
– Извините… я…
– Пожалуйста, без извинений! спрашивайте напрямик. В чем вы извиняетесь?
– В том, что не верю вам…
– В чем?
– В этих развлечениях… в этой роли, которую вы… или, виноват…
– Опять «виноват»?
– Которую вам приписывают.
– У меня нет никакой роли: вот мне и приписывают какую-то.
Он налил рюмку жжёнки и выпил.
– Выпейте: готова! – сказал он, наливая рюмку и подвигая к Райскому. Тот выпил ее медленно, без удовольствия, чтоб только сделать компанию собеседнику.
– Приписывают, – начал Райский, – стало быть, это не настоящая ваша роль?
– Экие вы? я вам говорю, что у меня нет роли: ужели нельзя без роли прожить!..
– Но ведь в нас есть потребность что-нибудь делать: а вы, кажется, ничего…
– А вы что делаете?
– Я… говорил вам, что я художник…
– Покажите же мне образчики вашего искусства…
– Теперь ничего нет: вот, впрочем – безделка: еще не совсем кончено…
Он встал с дивана, снял холстину с портрета Марфеньки и зажег свечу.
– Да, похож! – сказал Марк, – хорошо!.. «У него талант!» – сверкнуло у Марка в голове. – Очень хорошо бы… да… голова велика, плечи немного широки…
«У него верен глаз!» – подумал Райский.
– Лучше всего этот светлый фон в воздухе и в аксессуарах. Вся фигура от этого легка, воздушна, прозрачна: вы поймали тайну фигуры Марфеньки. К цвету ее лица и волос идет этот легкий колорит…
