Характеристика повести
«Бедная Лиза» Карамзина Н.М.
«Бедная Лиза» (1792) Николая Михайловича Карамзина гораздо сложнее и гораздо интереснее, чем это могло показаться при первом знакомстве с нею. И если тогда мы, как и положено, следили прежде всего за судьбами героев, то теперь сосредоточимся на фигуре рассказчика и на том, как строится сюжет повести.
И для этого сделаем небольшое усилие, попробуем вообразить себя читателями конца XVIII века, которым в руки попал свежий выпуск «Московского журнала» за 1792 год с очередной повестью очень молодого, но плодовитого писателя и издателя Николая Карамзина. Мы, читатели конца XVIII века, привыкли к тому, что «правильные» писатели сразу вводят нас «в курс дела», объясняют что к чему, дают предварительные оценки персонажам: один — хороший, другой не очень, а третий и вовсе плох.
И вот мы открываем «Бедную Лизу»:
«Может быть, никто из живущих в Москве не знает так хорошо окрестностей города сего, как я, потому что никто чаще моего не бывает в поле, никто более моего не бродит пешком, без плана, без цели — куда глаза глядят — по лугам и рощам, по холмам и равнинам. Всякое лето нахожу новые приятные места или в старых новые красоты.
Ho всего приятнее для меня то место, на котором возвышаются мрачные, готические башни Си…нова монастыря…»
Странно. Вместо того чтобы начать с героев, автор начинает с самого себя, с рассказа о своих переживаниях. Вместо того чтобы сразу привести в действие маховик сюжета, он подробно описывает окрестный пейзаж близ Симонова монастыря… И только вчитавшись в эти описания, мы — люди конца XVIII века — начинаем понимать, в чем тут дело.
Ведь пейзаж только кажется таким простым, однотипным. На самом деле «картинка» раздваивается, расслаивается, как фотоизображение — на «позитив» и «негатив». На «позитиве» запечатлена неподвижная, неизменная, естественная жизнь природы. Она не меняется век от века, тем более год от года. И потому она дарит чувствительному автору ощущение непреходящего покоя. Так было принято изображать природу (или, как тогда говорили, «таинство натуры») в нежном жанре идиллии, посвященном рассказу о мирной жизни пастухов и пастушек вдали от шумных городов:
«…На другой стороне видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада; там молодые пастухи, сидя под тенью дерев, поют простые унылые песни и сокращают тем летние дни, столь для них единообразные».
На «негативе» показана подвижная, изменчивая, грозная жизнь истории. Следы быстротекущего времени заметны повсюду — и они напоминают тому же чувствительному автору, что и жизнь природы не так спокойна, не так неизменна, как подчас кажется. За счастливой весной приходит печальная осень; за юностью — старость, за старостью — смерть…
«…Часто прихожу на сие место и почти всегда встречаю там весну; туда же прихожу и в мрачные дни осени горевать вместе с природою. …Там, опершись на развалины гробных камней, внимаю глухому стону времен, бездною минувшего поглощенных… Все сие обновляет в моей памяти историю нашего отечества — печальную историю тех времен, когда свирепые татары и литовцы огнем и мечом опустошали окрестности российской столицы и когда несчастная Москва, как беззащитная вдовица, от одного Бога ожидала помощи в лютых своих бедствиях…»
Недаром рассказчик встречает нас на границе между Москвой и сельским пригородом. Он словно хочет напомнить читателю: в человеке, в человеческой личности есть и естественное, и неестественное начала, в нем совмещено и доброе, и злое. А главное — современный человек, в отличие от людей прежних, более счастливых эпох, не может укрыться на лоне природы от бушующей истории, не может раз навсегда удалиться от города в деревню. Город все равно рядом, и пороки, которые царят в нем, могут рано или поздно «перетечь» в мирную деревенскую жизнь. Зато и для города встреча с сельской жизнью не пройдет до конца бесследно, он не сможет раз навсегда отгородиться крепостными стенами от влияния простых и естественных нравов. Другими словами, в нынешнем мире нет ничего незыблемого, все границы легко смещаются; в этом заключено и зло, и благо. И благо — и зло.
Для людей эпохи глобализма такая мысль более чем понятна и привычна. Ho мы с вами пробуем встать на точку зрения людей рубежа XVIII—XIX веков. И потому изумлены философской дерзостью Карамзина. Однако ему этого кажется мало: он хочет поразить наше читательское воображение и своей неслыханной литературной дерзостью. И немедленно приступает к осуществлению задуманного.
Мать Лизы, добрая и простосердечная крестьянка, безраздельно принадлежит сельскому миру — миру патриархальных чувств и представлений о жизни. Она не ищет богатства, ибо убеждена: «лучше кормиться трудами своими и ничего не брать даром». Так в повесть подспудно вводится тема, которая для русской литературы того времени также была совершенно новой: тема денег. Причем деньги интересуют рассказчика не как таковые, они для него — символ неестественных отношений, основанных не на велении сердца, не на доверии людей друг к другу, а на выгоде и невыгоде, на расчете и подчас обмане. Конечно же деньги царствуют не в деревне, а в городе: но в том и беда, что жилище бедной Лизы расположено слишком близко от опасной черты.
Отныне тема денег будет играть ключевую роль в построении сюжета повести. Порыв Эраста, предложившего Лизе за букетик ландышей вместо 5 копеек рубль, сам по себе искренен, идет от души. Ho денежная форма, в которую он облечен, изначально указывает на городскую «испорченность» неплохого в общем-то человека. Ему не приходит в голову, что естественные чувства несовместимы с денежными расчетами, с деньгами. И недаром рассказчик тут же замечает, став невольным свидетелем этой сцены, что мимоходящие начали останавливаться и криво усмехаться. Они испорчены куда больше, чем Эраст. Для них «денежный» жест может означать лишь одно: попытку купить любовь.
Вот почему Лиза наотрез отказывается от лишних денег и соглашается продать цветы лишь за истинную цену — 5 копеек. А когда она вновь приходит в город в тайной надежде встретить полюбившегося ей незнакомца, то отвечает прохожим, что ее цветы — непродажные и предпочитает бросить их в реку, нежели отдать за деньги. И мы с вами, как истинные ценители изящной словесности конца XVIII века, понимаем, что и цветы, в свою очередь, тоже превратились в символ. В символ чистоты, непорочности, той трепетной любви, в которую верит и на которую надеется Лиза. Ho, в отличие от старинных писателей, которых читает Эраст (и на которых воспитаны были первые читатели «Бедной Лизы»), карамзинский рассказчик смотрит на жизнь с грустью. Он желал бы, чтобы возвышенная, чистая любовь способна была преодолеть сословную пропасть, но сомневается, возможно ли это.
