Какие бы превратности ни постигали хрупкое равновесие нервов поэта, какие бы зигзаги ни прочерчивали его поведение в повседневной жизни, его неподкупная мысль вглядывалась в происходящее твердо, без паники, без эйфории и ставила вопросы по существу:
Для поэта страшнее внешней угрозы — угроза потерять чувство внутренней правоты, усомниться в своем отношении к слову. Этого не сравнить ни с какими неуютными обстоятельствами. Конечно, внутренняя угроза в конечном счете тоже связана. С состоянием общества, но иной, более тонкой связью; дело не в том, что поэт со страхом оглядывается на кого-то, — просто воздух, который он находит в своей собственной груди, зависит в своем качестве от атмосферы общества. Голос, так властно звучавший в «Камне» и в «Trisia», становится судорожным и напряженным.
Трудная попытка уйти от самого себя запечатлена прежде всего в «Грифельной оде». Там примечательна густая темнота образов, решительно нарастающая, не оставляющая мест ни для какой прозрачности, ни для чего «дневного»:
Затем Мандельштама постигает творческий кризис: ни одного стихотворения за пять лет. Годы, когда не было стихов, заняты работой над прозой. В 1928 году Мандельштам, писал, отвечая на анкету под заглавием «Советский писатель и Октябрь»: «Октябрьская революция не могла не повлиять на мою работу, так как отняла у меня «биографию», ощущение личной значимости, я благодарен ей за то, что она раз навсегда положила конец духовной обеспеченности и существованию на культурную ренту…»
В том же 1928 году выходит «Египетская марка», где тема отталкивания от себя доведена до надрыва, до транса: «Страшно подумать, что наша жизнь — это повесть без фабулы и героя, сделанная из пустоты и стекла, из горячего лепета одних отступлений, из петербургского инфлуэнцного бреда».
У Мандельштама нет каких-то особенно филантропических тем; но ведь и Пушкин не был сентиментальным моралистом, когда подвел итоги своих поэтических заслуг в строке «И милость к падшим призывал». Дело не в морали, дело в поэзии. Согласно пушкинской вере, унаследованной Мандельштамом, поэзия не может дышать воздухом казней. Заступаясь за приговоренных к смерти, он не знал, что вскоре заступничество понадобится ему самому.
Сверхличной темой для Мандельштама становится то, что происходит со страной:
Настоящая правда — страшна. В поэзию Мандельштама входят темы, разработанные перед этим в прозе. Поэт принял свою судьбу, возобновляя внутреннее согласие на жертву:
Но его мужество — мужество отчаяния: «Были мы люди, а стали людье». У него никогда еще не было этих неистовых интонаций, выражающих состояние души, когда последние силы собраны, как в кулак:
Поэзия Мандельштама становится в начале 1930-х годов поэзией вызова, гнева, негодования:
В ноябре 1933 года Мандельштамом были написаны «роковые» стихи против Сталина:
13 мая 1934 года поэт был арестован и выслан в Чердынь. Арест очень тяжело сказался на Мандельштаме, временами у него наступало помрачение сознания. Не признавая и все же каждодневно ощущая себя «тенью», изверженной из мира людей, поэт проходит через свое последнее искушение — поддаться иллюзорному соблазну вернуться в жизнь. Так возникает «Ода Сталину». И все-таки работа над «Одой» не могла не быть помрачением ума и саморазрушением гения. 2 мая 1938 года состоялся повторный арест. В лагере под Владивостоком 27 декабря 1938 года Осип Мандельштам умер.
О своей поэзии он сказал: «Утеха для друзей и для врагов смола». Без темных лучей неприятия несправедливости спектр того ореола, в котором является нам мандельштамовская поэзия, неполон. Если эти лучи погаснут, Мандельштам перестанет тревожить наши души. {!apb}
