Критика «Забытая деревня» Некрасов
В стихотворении “Забытая деревня” представлена крестьянская тема. Первоначальное название — “Барин”. В тексте отсутствуют слова “забытая” и “деревня”. В.И. Даль определяет слово “деревня” так: “крестьянское селение, в котором нет церкви”. Церковь, тем не менее, имеется (см. последнюю строфу), из чего можно заключить, что более точным названием было бы “Забытое село”.
У бурмистра Власа бабушка Ненила
Починить избенку лесу попросила.
Отвечал: нет лесу, и не жди — не будет!
’’Вот приедет барин — барин нас рассудит,
Барин сам увидит, что плоха избушка,
И велит дать лесу”, — думает старушка.
Бурмистр — староста из крестьян, назначаемый помещиком. Получив власть над равными себе, он мог и злоупотреблять ею (см., например, рассказ Тургенева “Бурмистр” из цикла “Записки охотника”). Бурмистр по имени Влас появится на страницах “Кому на Руси жить хорошо” и окажется добросовестным и заботливым старостой. Бабушка Ненила (и далее в этом же стихотворении Наташа) — продолжение темы тяжелой женской доли, намеченной в рассмотренных выше стихотворениях. Первое полустишие четвертой строки — “Вот приедет барин” — сквозной мотив, который возобновится точно в тех же позициях второй и третьей строф.
Во второй строфе обидчик крестьян — “лихоимец”, то есть здесь скорее всего взяткодатель, подкупивший чиновников, которые незаконно оформили его право владения участком земли, принадлежавшей крестьянам “забытой деревни”. Тем ничего не остается, как надеяться на своего помещика: “Вот приедет барин” — и справедливость должна быть восстановлена, виновных накажут. Эти ключевые слова пока не произнесены вслух: и Ненила, и крестьяне только “думают” об этом как о единственном шансе поправить свое положение.
Полюбил Наташу хлебопашец вольный,
Да перечит девке немец сердобольный.
Главный управитель. “Погодим, Игната,
Вот приедет барин!” — говорит Наташа.
Малые, большие — дело чуть за спором —
“Вот приедет барин!” — повторяют хором…
Вольными или свободными хлебопашцами называли государственных крестьян, то есть таких, которые жили на казенных землях, не были крепостными, работали не на помещика, а на государство — и ему же выплачивали налоги. Это все же лучше, чем зависеть от барина: соблазнительно “выйти из крепостного состояния в свободные хлебопашцы” (Герцен. “Былое и думы”). А Наташа, судя по всему, крепостная и не может выйти замуж по своей воле. Ей перечит управитель-немец (как бы предшественник Фогеля из “Кому на Руси жить хорошо”). Он назван “сердобольным”, конечно, иронически, поскольку “сердобольный” — это сострадательный, отзывчивый. Самое вероятное, у немца собственные виды на Наташу, поэтому он препятствует ее замужеству. И опять: “Вот приедет барин” — эти слова впервые произносятся вслух Наташей, а в шестой строке повторяются хором. Мотив усиливается, с тем чтобы достигнув высшей точки, сникнуть в следующей строфе.
Четвертая строфа свидетельствует о том, что если бы долгожданный барин приехал и вознамерился облагодетельствовать крестьян, то немногое ему удалось бы сделать на этом поприще: бабушка Ненила умерла, хлебопашец отдан в солдаты — этого уже не исправишь. Прежнего “вот приедет барин” не слышно, надежда потеряна. На незаконно отобранной у крестьян земле вырос хороший урожай — чужой урожай, которым они не воспользуются. А “барин все не едет”.
Наконец однажды середи дороги
Шестернею цугом показались дроги:
На дрогах высоких гроб стоит дубовый,
А в гробу-то барин; а за гробом — новый.
Старого отпели, новый слезы вытер,
Сел в свою карету — и уехал в Питер.
“Шестернею цугом” — в упряжке с шестью лошадьми попарно. Дроги — длинная телега без кузова. В том месте строфы, где поначалу повторялось “Вот приедет барин”, — сообщение о том, что наконец-то приехал: “А в гробу-то барин”. Новый барин — сын покойного, приехавший похоронить отца в родном имении. Поплакал, но что толку? — слезы вытер и уехал в Питер. Чудесная рифма вытер — Питер фольклорна, пословична: “беднякам Питер бока вытер”, “Москва бьет с носка, а Питер бока повытер”, ср. также у Ахматовой в “Поэме без героя”: “А вокруг старый город Питер, / Что народу бока повытер / (Как тогда народ говорил)…”
Разоренное, запустевшее дворянское гнездо — туда разве что на собственные похороны выбраться, а жить немыслимо. Это печальная тема, и русская литература, касаясь ее, лирически и ностальгически грустила. Гончаровская Обломовка, чеховский вишневый сад — в прошлом подобия земного рая, но то в прошлом, а наступают новые времена, похуже, и хозяева, а подчас бывшие хозяева, покидают свои владения. Впрочем, о “хозяевах” Некрасов не грустил, более того, иногда злорадствовал, что “идиллия” крепостничества закончилась, родной дом опустел, лес вырублен, нива выжжена (см. стихотворение “Родина”). Но и крестьянам лучше не стало. Об этом автор “Забытой деревни” наверняка сожалеет, хотя открыто чувств своих не выражает и не изливает. Стихотворение это как бы и не лирическое вовсе, нет лирического героя, этого навязчивого “я” с его скорбью, негодованием, исповедальностью. Вместо всего этого — рассказ, причем интонация у рассказчика слегка ироническая, как если бы он вообще никому не сочувствовал. А ведь о том же самом можно было бы поведать с пафосом сострадания, как в очерке Салтыкова-Щедрина “Скрежет зубовный”: “Вот и ты, бедная, сгорбленная нуждой, бабушка Ненила. Спокойно сидишь ты у ворот покосившейся избушки твоей…”
