Подхалюзин. Ведь уж вам заплачено! И толковать‑то вам об одном и том же не приходится!
Рисположенский. Это точно, Лазарь Елизарыч, заплачено. Это точно! Эх, Лазарь Елизарыч, бедность‑то меня одолела!
Подхалюзин. Бедность одолела! Это бывает‑с. (Подходит и садится к столу.) А у нас вот лишние есть‑с: девать некуда. (Кладет бумажник на стол.)
Рисположенский. Что вы, Лазарь Елизарыч, неужто лишние? Небось шутите?
Подхалюзин. Окромя всяких шуток‑с.
Рисположенский. А коли лишние, так отчего ж бедному человеку не помочь. Вам Бог пошлет за это.
Подхалюзин. А много ли вам требуется?
Рисположенский. Дайте три целковеньких.
Подхалюзин. Что так мало‑с?
Рисположенский. Ну, дайте пять.
Подхалюзин. А вы просите больше.
Рисположенский. Ну, уж коли милость будет, дайте десять.
Подхалюзин. Десять‑с! Так, задаром?
Рисположенский. Как задаром! Заслужу, Лазарь Елизарыч, когда‑нибудь сквитаемся.
Подхалюзин. Все это буки‑с. Улита едет, да когда‑то она будет. А мы теперь с вами вот какую материю заведем: много ли вам Самсон Силыч обещали за всю эту механику?
Рисположенский. Стыдно сказать, Лазарь Елизарыч: тысячу рублей да старую шубу енотовую. Уж меньше меня никто не возьмет, ей‑богу, вот хоть приценитесь подите.
Подхалюзин. Ну так вот что, Сысой Псоич, я вам дам две тысячи‑с за этот же самый предмет‑с.
Рисположенский. Благодетель вы мой, Лазарь Елизарыч! С женой и с детьми в кабалу пойду.
Подхалюзин. Сто серебром теперь же‑с, а остальные после, по окончании всего этого происшествия‑с.
Рисположенский. Ну вот, как за эдаких людей Богу не молить! Только какая‑нибудь свинья необразованная может не чувствовать этого. Я вам в ножки поклонюсь, Лазарь Елизарыч!
Подхалюзин. Это уж на что же‑с? Только, Сысой Псоич, уж хвостом не вертеть туда и сюда, а ходи в акурате: попал на эту точку – и вертись на этой линии. Понимаете‑с?
Рисположенский. Как не понимать! Что вы, Лазарь Елизарыч! Маленький, что ли, я! Пора понимать!
Подхалюзин. Да что вы понимаете‑то? Вот дела‑то какие‑с! Вы прежде выслушайте. Приезжаем мы с Самсоном Силычем в город, и эрестрик этот привезли, как следует. Вот он пошел по кредиторам: тот не согласен, другой не согласен; да так ни один‑таки и нейдет на эту штуку. Вот она какая статья‑то.
Рисположенский. Что вы это говорите, Лазарь Елизарыч! А! Вот поди ж ты! Вот народ‑то!
Подхалюзин. Как бы нам теперича с этим делом не опростоволоситься! Понимаете вы меня али нет?
Рисположенский. То есть насчет несостоятельности, Лазарь Елизарыч?
Подхалюзин. Несостоятельность там сама по себе; а насчет моих‑то делов.
Рисположенский. Хе, хе, хе… То есть дом‑то с лавками… эдак… дом‑то… хе, хе, хе!..
Подхалюзин. Что‑о‑с?
Рисположенский. Нет‑с, это я так, Лазарь Елизарыч, по глупости, как будто для шутки.
Подхалюзин. То‑то для шутки! А вы этим не шутите‑с! Тут не то что дом, у меня теперь такая фантазия в голове об этом предмете, что надо с вами обширно потолковать‑с! Пойдемте ко мне‑с. Тишка!
Явление шестое
Те же и Тишка.
Подхалюзин. Прибери тут все это. Ну, пойдемте, Сысой Псоич!
Тишка хочет убирать водку.
Рисположенский. Постой, постой! Эх, братец, какой ты глупый! Видишь, что хотят пить, ты и подожди… ты и подожди. Ты еще мал, ну так ты будь учтив и снисходителен. Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.
Подхалюзин. Пейте, да только поскореича, того гляди, сам приедет.
Рисположенский. Сейчас, батюшка Лазарь Елизарыч, сейчас! (Пьет и закусывает.) Да уж мы лучше ее с собой возьмем.
Уходят. Тишка прибирает кое‑что; сверху сходят Устинья Наумов– на и Фоминишна. Тишка уходит.
Фоминишна. Уж пореши ты ее нужду, Устинья Наумовна! Ишь ты, девка‑то измаялась совсем, да ведь уж и время, матушка. Молодость‑то не бездонный горшок, да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц девятнадцатый годок минет. Что томить‑то ее понапрасну! Другие в ее пору давно уж детей повывели. То‑то, мать моя, что ж ее томить‑то!
Устинья Наумовна. Сама все это разумею, серебряная – да нешто за мной дело стало; у меня женихов‑то, что борзых. Да ишь ты, разборчивы они очень с маменькой‑то.
Фоминишна. Да что их разбирать‑то! Ну, известное дело, чтоб были люди свежие, не плешивые, чтоб не пахло ничем, а там какого ни возьми, все человек.
Устинья Наумовна (садясь). Присесть, серебряная. Измучилась я нынче день‑то деньской; с раннего утра словно отымалка какая мычуся. А ведь и проминовать ничего нельзя, везде, стало быть, необходимый человек. Известное дело, серебряная, всякий человек – живая тварь: тому невеста понадобилась, той жениха хоть роди, да подай, а там где‑нибудь и вовсе свадьба. А кто сочинит? – все я же. Отдувайся одна за всех Устинья Наумовна. А отчего отдувайся? Оттого, что уж так, видно, устроено, от начала мира эдакое колесо заведено. Точно, надо правду сказать, не обходят и нас за труды: кто на платье тебе материи, кто шаль с бахромой, кто тебе чепчик состряпает, а где и золотой, где и побольше перевалится – известно, что чего стоит, глядя по силе возможности.
Фоминишна. Что говорить, матушка, что говорить!
Устинья Наумовна. Садись, Фоминишна, ноги‑то старые, ломаные.
Фоминишна. И, мать! некогда. Ведь какой грех‑то: сам‑то что‑то из городу не едет, все под страхом ходим; того и гляди пьяный приедет. А уж какой благой‑то, Господи! Зародится же ведь эдакой озорник!
Устинья Наумовна. Известное дело: с богатым мужиком, что с чертом, не скоро сообразишь.
Фоминишна. Уж мы от него страсти‑то видали! Вот на прошлой неделе, ночью, пьяный приехал: развоевался так, что нб‑поди. Страсти, да и только! Посуду колотит… «У! – говорит, – такие вы и эдакие, убью сразу!»
Устинья Наумовна. Необразование!
Фоминишна. Уж и правда, матушка! А я побегу, родная, наверх‑то, Аграфена‑то Кондратьевна у меня там одна. Ты, как пойдешь домой‑то, так заверни ко мне, я тебе окорочек завяжу. (Идет на лестницу.)
Устинья Наумовна. Зайду, серебряная, зайду.
Подхалюзин входит.
Явление седьмое
Устинья Наумовна и Подхалюзин.
Подхалюзин. А! Устинья Наумовна! Сколько лет, сколько зим‑с!
Устинья Наумовна. Здравствуй, живая душа! Каково попрыгиваешь?
