Вечор девки пиво варивали.
Зашел к девкам,
Зашел к красным,
Зашел к девкам да незваный гость.
Анна Ивановна за дверью пропускает всех, исключая Любови Гордеевны, затворяет и не пускает ее.
Явление десятое
Митя и Любовь Гордеевна.
Любовь Гордеевна (у двери). Перестаньте, не дурачьтесь.
За дверью девичий смех.
Не пускают!.. Ах, какие! (Отходит от дверей). Баловницы, право!..
Митя (подавая стул). Присядьте, Любовь Гордеевна, побеседуйте минуточку. Я очень рад, видемши вас у себя.
Любовь Гордеевна (садится). Чему тут радоваться, я не понимаю.
Митя. Да как же‑с!.. Мне очень приятно‑с видеть с вашей стороны такое внимание, сверх моих для вас заслуг. Вот уж другой раз я имею счастие‑с…
Любовь Гордеевна. Ну, что ж! Пришла, посидела и ушла, в этом важности не состоит. Я, пожалуй, и сейчас уйду.
Митя. Ах, нет, не уходите‑с!.. Для чего же‑с!.. (Вынимает из кармана бумагу.) Позвольте мне презентовать вам мой труд… как умею, от души.
Любовь Гордеевна. Это что такое?
Митя. Собственно для вас сочинил стихи.
Любовь Гордеевна (стараясь скрыть радость). Еще, может быть, глупость какая‑нибудь… не стоит читать.
Митя. Этого я не могу судить, потому как сам я это писал и притом не учимшись.
Любовь Гордеевна. Прочитай.
Митя. Сейчас‑с. (Садится подле стола и берет бумагу; Любовь Гордеевна подвигается к нему очень близко.)
Не цветочек в поле вянет, не былинка, –
Вянет, сохнет добрый молодец‑детинка.
Полюбил он красну девицу на горе,
На несчастьице себе да на большое.
Понапрасну свое сердце парень губит,
Что неровнюшку девицу парень любит:
Во темну ночь красну солнцу не всходити,
Что за парнем красной девице не быти.
Любовь Гордеевна (сидит несколько времени задумавшись). Дай сюда. (Берет бумагу и прячет, потом встает.) Я тебе сама напишу.
Митя. Вы‑с?!
Любовь Гордеевна. Только стихами я не умею, а так, просто.
Митя. За великое счастие почту для себя ваше такое одолжение‑с. (Дает бумагу и перо.) Извольте‑с.
Любовь Гордеевна. Жаль только, что скверно пишу‑то. (Пишет.)
Митя хочет заглянуть.
Только ты не смотри, а то я брошу писать и изорву.
Митя. Я не буду смотреть‑с. Но вы позвольте мне на ваше снисхождение соответствовать тем же, сколь могу, и написать для вас стихи вторично‑с.
Любовь Гордеевна (положив перо). Пиши, пожалуй… Только пальцы все выпачкала, кабы знала, лучше бы не писала.
Митя. Пожалуйте‑с.
Любовь Гордеевна. На, возьми. Только ты не смей читать при мне, а прочти после, когда я уйду. (Складывает бумажку и отдает ему; он прячет в карман.)
Митя. Будет по вашему желанию‑с.
Любовь Гордеевна (встает). Придешь к нам наверх?
Митя. Приду‑с… сию минуту‑с.
Любовь Гордеевна. Прощай.
Митя. До приятного свидания‑с.
Любовь Гордеевна идет к дверям; из дверей выходит Любим Карпыч.
Явление одиннадцатое
Те же и Любим Карпыч.
Любовь Гордеевна. Ах!
Любим Карпыч (указывая на Любовь Гордеевну). Стой! Что за человек? По какому виду? За каким делом? Взять ее под сумнение.
Любовь Гордеевна. Это вы, дяденька!
Любим Карпыч. Я, племянница! Что, испугалась! Ступай, не бось! Я не доказчик, а кладу все в ящик, – разберу после, на досуге.
Любовь Гордеевна. Прощайте! (Уходит.)
Явление двенадцатое
Митя и Любим Карпыч.
Любим Карпыч. Митя, прими к себе купеческого брата Любима Карпова сына Торцова.
Митя. Милости просим.
Любим Карпыч (садится). Брат выгнал! А на улице, в этом бурнусе, немного натанцуешь! Морозы… время крещенское – бррр… И руки‑то озябли, и ноги‑то ознобил – бррр…
Митя. Погрейтесь, Любим Карпыч.
Любим Карпыч. Ты меня не прогонишь, Митя? А то ведь замерзну на дворе‑то… как собака замерзну.
Митя. Как можно, что вы говорите!..
Любим Карпыч. Ведь вот брат выгнал же. Ну, пока деньжонки были, шлялся кой‑где по теплым местам; а денег нет – нигде не пускают. А и денег‑то было два франка да несколько сантимов! Не велик капитал! Каменный дом не выстроишь!.. Деревни не купишь!.. Как же надо поступить с этим капиталом? Куда его деть? Не в ломбард его несть! Вот я этот капитал взял да пропил, промотал. Туда ему и дорога!
Митя. Зачем же вы пьете, Любим Карпыч? Через это вы сами себе враг!
Любим Карпыч. Зачем я пью?.. От глупости! Да, от своей глупости. А ты думал, от чего?
Митя. Так вы лучше перестаньте.
Любим Карпыч. Нельзя перестать: на такую линию попал.
Митя. Какая же это линия?
Любим Карпыч. А вот слушай ты, живая душа, какая это линия. Только ты слушай да на ус мотай. Остался я после отца, видишь ты, мал‑малехонек, с коломенскую версту, лет двадцати несмышленочек. В голове‑то, как в пустом чердаке, ветер так и ходит! Разделились мы с братом: себе он взял заведение, а мне дал деньгами, да билетами, да векселями. Ну, уж как он там разделил – не наше дело, Бог ему судья! Вот я и поехал в Москву по билетам деньги получать. Нельзя не ехать! Надо людей посмотреть, себя показать, высокого тону набраться. Опять же я такой прекрасный молодой человек, а еще свету не видывал, в частном доме не ночевывал. Надобно до всего дойти! Первое дело, оделся франтом, знай, дескать, наших! То есть такого‑то дурака разыгрываю, что на редкость! Сейчас, разумеется, по трактирам… Шпилен зи полька, дайте еще бутылочку похолоднее. Приятелей, друзей завелось, хоть пруд пруди! По театрам ездил…
Митя. А ведь это, должно быть, Любим Карпыч, очень хорошо в театре представляют.
Любим Карпыч. Я все трагедию ходил смотреть, очень любил, только не видал ничего путем и не помню ничего, потому что больше все пьяный. (Встает.) «Пей под ножом Прокопа Ляпунова!» (Садится.) Таким‑то по́бытом деньжонки все я ухнул; что осталось, поверил приятелю Африкану Коршунову на божбу да на честное слово; с ним же я пил да гулял, он же всему беспутству заводчик, главный заторщик из бражного, он же меня и надул, вывел на свежую воду. И сел я как рак на мели: выпить не на что, а выпить‑то хочется. Как тут быть? Куда бежать, тоску девать? Продал платье, все свои модные штуки, взял бумажками, разменял на серебро, серебро на медные, а там только пшик, да и все тут!
Митя. Как же вы жили, Любим Карпыч?
Любим Карпыч. Как жил? Не дай Бог лихому татарину. Жил в просторной квартире, между небом и землей, ни с боков ни сверху нет ничего. Людей стыдно, от свету хоронишься, а выйти на Божий свет надобно: есть нечего. Идешь по улице, все на тебя смотрят… Все видели, какие я штуки выделывал, на лихачах с градом закатывал, а теперь иду оборванный да обдерганный, небритый… Покачают головами, да и прочь пойдут. Страмота, страмота, страмота! (Сидит повеся голову.) Есть ремесло хорошее, коммерция выгодная – воровать. Да не гожусь я на это дело – совесть есть, опять же и страшно: никто этой промышленности не одобряет.
