Митя. Последнее дело!
Любим Карпыч. Говорят, в других землях за это по талеру плотят, а у нас добрые люди по шеям колотят. Нет, брат, воровать скверно! Это штука стара, ее бросить пора… Да ведь голод‑то не тетка, что‑нибудь надобно делать! Стал по городу скоморохом ходить, по копеечке собирать, шута из себя разыгрывать, прибаутки рассказывать, артикулы разные выкидывать. Бывало, дрожишь с утра раннего в городе, где‑нибудь за углом от людей хоронишься да дожидаешься купцов. Как приедет, особенно кто побогаче, выскочишь, сделаешь колено, ну и даст, кто пятачок, кто гривну. Что наберешь, тем и дышишь день‑то, тем и существуешь.
Митя. Вы бы лучше, Любим Карпыч, к брату ехали, чем так жить‑то.
Любим Карпыч. Нельзя, втянулся. Эх, Митя, попадешь на эту зарубку – не скоро соскочишь. Да ты не перебивай, твоя речь впереди. Ну вот слушай! Простудился я в городе – зима‑то стояла холодная, а я вот в этом пальтишке щеголял, в кулаки подувал, с ноги на ногу перепрыгивал. Свезли меня добрые люди в больницу. Как стал я выздоравливать да в рассудок приходить, хмелю‑то нет в голове – страх на меня напал, ужасть на меня нашла!.. Как я жил? Что я за дела делал? Стал я тосковать, да так тосковать, что, кажется, умереть лучше. Так уж решился, как совсем выздоровею, так сходить Богу помолиться да идти к брату, пусть возьмет хоть в дворники. Так и сделал. Бух ему в ноги!.. Будь, говорю, вместо отца! Жил так и так, теперь хочу за ум взяться. А ты знаешь, как брат меня принял! Ему, видишь, стыдно, что у него брат такой. А ты поддержи меня, говорю ему, оправь, обласкай, я человек буду. Так нет, говорит, – куда я тебя дену. Ко мне гости хорошие ездят, купцы богатые, дворяне; ты, говорит, с меня голову снимешь. По моим чувствам и понятиям мне бы совсем, говорит, не в этом роду родиться. Я, видишь, говорит, как живу: кто может заметить, что у нас тятенька мужик был? С меня, говорит, и этого стыда довольно, а то еще тебя на шею навязать. Сразил он меня, как громом! С этих‑то слов я опять стал зашибаться немного. Ну да, я думаю, Бог с ним, у него вот эта кость очень толста. (Показывает на лоб.) Ему, дураку, наука нужна. Нам, дуракам, не впрок богатство, оно нас портит. С деньгами нужно обращаться умеючи… (Дремлет.) Митя, я полежу у тебя, мне соснуть хочется.
Митя. Прилягте, Любим Карпыч.
Любим Карпыч (встает). Митя, ты мне денег не давай… то есть много не давай, а немножко дай. Я вот сосну, да схожу погреться немного, понимаешь!.. Только я немного… ни‑ни!.. Будет дурачиться.
Митя (вынимает деньги). Вот извольте, сколько вам нужно.
Любим Карпыч (берет). Гривенник надо. Тут все серебро, мне серебра не надо. Ты дай мне еще семитку, вот и будет в настоящий такт. (Митя дает.) Вот и довольно. Добрая ты душа, Митя! (Ложится.) Брат не умеет ценить тебя. Ну, да я с ним штуку сделаю. Дуракам богатство – зло! Дай умному человеку деньги, он дело сделает. Я походил по Москве‑то, я все видел, все… Большую науку произошел! А дураку лучше денег не давай, а то он заломается… фу, фу, фу, трр!.. вот как брат, да как я, скотина… (Полусонным голосом.) Митя, я ночевать к тебе приду.
Митя. Приходите. Теперь контора пустая… праздники…
Любим Карпыч (засыпая). А я с братом смешную штуку сделаю. (Засыпает.)
Митя (подойдя к двери, вынимает письмо из кармана). Что‑то тут? Боюсь!.. Руки дрожат!.. Ну уж, что будет, то будет – прочитаю. (Читает.) «И я тебя люблю. Любовь Торцова». (Схватывает себя за голову и убегает.)
Действие второе
Гостиная в доме Торцова. У задней стены диван, перед диваном круглый стол и шесть кресел, по три на стороне; в левом углу дверь; на стенах по зеркалу и под ними маленькие столики; в боковых стенах по двери и дверь на задней в углу. На сцене темно; из левой двери свет.
Явление первое
Любовь Гордеевна и Анна Ивановна входят из двери освещенной.
Анна Ивановна. Что ж это они не идут, соколы‑то наши?.. Не сходить ли за ними?
Любовь Гордеевна. Нет, не надо. А то, пожалуй, сходи. (Обнимает ее.) Сходи‑ка, Аннушка.
Анна Ивановна. Что, видно, защемило сердечко‑то?
Любовь Гордеевна. Ах, Аннушка, как я его люблю‑то, кабы ты знала!..
Анна Ивановна. А ты, девка, люби, да ума не теряй. Не давай повадки, чтоб не было оглядки. Посмотри прежде хорошенько, каков парень‑то.
Любовь Гордеевна. Парень‑то хороший… Больно уж он мне по сердцу, такой тихий да сиротливый.
Анна Ивановна. Ну, а коли хорош, так люби, тебе ближе знать. Я ведь так говорю, к примеру. Мало ли нашей сестры от них плачутся. Долго ль до греха, не спросившись‑то ума‑разума.
Любовь Гордеевна. Что наша любовь? Как былинка в поле: не расцветет путем, да и поблекнет.
Анна Ивановна. Постой‑ка, девушка, никак кто‑то идет. Не он ли? Я пойду, а ты подожди, может, это и он… Потолкуете по душе. (Уходит.)
Входит Митя.
Явление второе
Любовь Гордеевна и Митя.
Любовь Гордеевна. Кто там?
Митя. Я‑с, Митя.
Любовь Гордеевна. Что ж ты так долго не шел?
Митя. Меня задержали‑с. (Подходит.) Любовь Гордеевна, вы одне‑с?
Любовь Гордеевна. Одна. А что?
Митя. Любовь Гордеевна, как прикажете понимать вашу записку, в правду или в шутку‑с?
Любовь Гордеевна молчит.
Скажите, Любовь Гордеевна! Я теперича нахожусь в таком сумнении, что не могу этого вам выразить. Положение мое в вашем доме вам известно‑с: от всякого зависим, от Гордея Карпыча я, можно сказать, пренебрежен совсем; у меня только и было одно чувство что к вам‑с: если же от вас я буду принят в насмешку, значит, лучше мне не жить на свете‑с. Это вы поверьте душе моей. Я вам истину говорю‑с.
Любовь Гордеевна. Нет, Митенька, я тебе в правду написала, а не в шутку. А ты меня любишь?
Митя. Конечно, Любовь Гордеевна, я не умею вам всего выразить, что чувствую; но хоша позвольте тем заверить, что я имею у себя сердце, а не камень. Вы можете мою любовь видеть из всего‑с.
Любовь Гордеевна. А я думала, что ты любишь Анну Ивановну.
Митя. Это неправда‑с.
Любовь Гордеевна. Право, мне так сказывали.
Митя. Если б это было правда, значит, что же я за человек после этого! Могу ли я выразить словами то, чего сердце не чувствует! А я считаю так, что это бесчестно. Я и того, может быть, не стою, что вы ко мне внимание имеете, а не то что вас обмануть.
