Краткое содержание
«Дым отечества» Паустовский
Получив от известного пушкиниста Швейцера приглашение приехать в Михайловское, ленинградский художник-реставратор Николай Генрихович Вермель отложил в Новгороде спешную работу над фресками Троицкой церкви и вместе со своим напарником и учеником Пахомовым отправился к Швейцеру, рывшемуся в фондах Михайловского музея в надежде найти неизвестные пушкинские стихи или документы.
В поездку пригласили и дочь квартирной хозяйки, актрису одесского театра, красавицу, приехавшую навестить дочь и стареющую мать.
Заснеженные аллеи, старый дом, интересное общество в Михайловском — все понравилось Татьяне Андреевне. Приятно было и обнаружить почитательниц своего таланта — одесских студенток. Был и совсем неожиданный сюрприз. Как-то войдя в одну из комнат, Татьяна Андреевна тихо ахнула и опустилась в кресло напротив портрета молодой красавицы. Все увидели, что их спутница совершенно схожа с ней. «Каролина Сабанская — моя прабабка», — пояснила она. Прадед актрисы, некто Чирков, в год пребывания в Одессе Пушкина служил там в драгунском полку. Каролина блистала в обществе, и в нее был влюблен наш поэт, но она вышла за драгуна, и они расстались. Между прочим, сестра этой отчаянной авантюристки, графиня Ганская, во втором браке была женою Бальзака. Татьяна Андреевна припомнила, что у её киевского дядюшки сохранялся портрет Пушкина.
Швейцер был поражен. Он знал, что, расставаясь с Сабанской, поэт подарил ей свой портрет, на котором был изображен держащим лист с каким-то стихотворением, посвященным обворожительной полячке. Пушкинист решил ехать в Киев.
В украинской столице ему удалось отыскать дядюшку Татьяны Андреевны, но, увы, тот в один из кризисных моментов сбыл портрет одесскому антиквару Зильберу. В Одессе Швейцер выяснил, что антиквар подарил портрет племяннику, работавшему в ялтинском санатории для чахоточных больных: портрет не имел художественной ценности.
Прежде чем покинуть Одессу, Швейцер навестил Татьяну Андреевну. Она попросила взять его с собой в Ялту. Там, в туберкулезном санатории, умирал двадцатидвухлетний испанец Рамон Перейро. Он прибыл в Россию вместе с другими республиканцами, но не вынес климата и тяжело заболел. Они подружились и часто виделись. Как-то на загородной прогулке Рамон вдруг встал на колени перед ней и сказал, что любит её. Ей это показалось напыщенным и вообще неуместным (она была на десять лет старше него, и Маше шел уже восьмой год), она рассмеялась, а он вдруг вскочил и убежал. Татьяна Андреевна все время корила себя за этот смех, ведь для его соотечественников театральность — вторая натура.
В санатории ей сказали, что надежды нет, и позволили остаться. В палате она опустилась перед кроватью на колени. Рамон узнал её, и слезы скатились по его худому, почерневшему лицу.
Швейцер тем временем отыскал в санатории портрет и-
вызвал Вермеля. Реставрировать можно было только на месте. Приехал, однако, Пахомов, упросивший учителя послать именно его. Старику было очевидно, что у его Миши на юге есть и особый, помимо профессионального, интерес. Кое-что он заметил еще в Новгороде.
С помощью Пахомова удалось прочитать стихи, что держал в руках Пушкин. Это была строфа стихотворения: «Редеет облаков летучая гряда…» Сенсации эта находка не содержала, но для Швейцера было важно прикоснуться к жизни поэта. Пахомов был рад вновь увидеться с Татьяной Андреевной. Он ни разу не сказал ей о любви, и она тоже молчала, но весной 1941 г. перебралась в Кронштадт — поближе к Новгороду и Ленинграду.
Война застала её на острове Эзель, в составе выездной бригады театра Балтфлота. С началом боев актриса стала санитаркой и была эвакуирована перед самым падением героического острова. Далее путь лежал на Тихвин. Но самолет вынужден был совершить посадку недалеко от Михайловского, в расположении партизанского отряда.
Пока чинили перебитый бензопровод, Татьяна Андреевна с провожатым отправилась в Михайловское. Она еще не знала, что Швейцер остался здесь, чтобы охранять зарытые им музейные ценности и спрятанный отдельно от них портрет Сабанской. Татьяна Андреевна нашла его случайно, не совсем здоровым душевно. На рассвете самолет унес их на Большую землю.
В Ленинграде они отыскали Вермеля и Машу: Николай Генрихович с началом войны ринулся в Новгород. Ему удалось упаковать и переправить музейные ценности в Кострому, но самому пришлось остаться с Машей и Варварой Гавриловной — матерью Татьяны Андреевны — в Новгороде. Втроем они пешком попытались выйти из оккупированного города, но пожилая женщина погибла.
От Пахомова не было вестей с момента его ухода в армию. Он отправился на юг, работал во фронтовой газете, был ранен во время отражения немецкого десанта. Все время тосковал по Татьяне Андреевне. Госпиталь его постоянно переезжал — линия фронта катилась к Волге.
В Ленинграде становилось все труднее. Татьяна Андреевна настояла, чтобы Вермель, Швейцер и Маша уехали в Сибирь. Сама она должна была остаться в театре. Она оказалась совсем одна, часто ночевала в костюмерной, где было теплее, чем дома, наедине с портретом Сабанской, рождавшим мысли, что после смерти от нее самой не останется ни глаз, ни бровей, ни улыбки. Как хорошо, что в старину писали портреты.
Но вот однажды, прижавшись лбом к окну, она увидела на пустынной улице человека в шинели, с рукой на перевязи. Это был Миша Пахомов. После прорыва блокады в Ленинград вернулись и уехавшие в эвакуацию. Жизнь налаживалась. Вермель с Пахомовым рвались восстанавливать разрушенные памятники Петергофа, Новгорода, Пушкина, Павловска, чтобы уже через несколько лет людям и в голову не могло прийти, что по этой земле прошли фашистские полчища.
