Краткое содержание по главам
«Руслан и Людмила» Пушкин
Посвящение
Для вас, души моей царицы,
Красавицы, для вас одних
Времен минувших небылицы,
В часы досугов золотых,
Под шепот старины болтливой,
Рукою верной я писал;
Примите ж вы мой труд игривый!
Ничьих не требуя похвал,
Счастлив уж я надеждой сладкой,
Что дева с трепетом любви
Посмотрит, может быть, украдкой
На песни грешные мои.
В Посвящении высказаны крайне важные постулаты, определяющие все дальнейшее содержание произведения: 1. Пушкин нарочито принижает сверхзадачу своего произведения, заявляя о том, что не собирается ни поучать мир, ни рассказывать о чем-то значительном — он напрямую называет свое произведение одной из «небылиц» минувших времен, старина в его интерпретации — «болтливая», а труд его — «игривый», состоящий из «грешных» песен. 2. Автор заявляет, что не требует похвал от окружающих, а единственная его цель состоит в том, чтобы заставить «деву» посмотреть на его песни с «трепетом любви». Завуалированно Пушкин как бы определяет тем самым свою поэтическую программу — заставить посмотреть читателя (и женщин как основных потребителей романтического чтения) на мир «с трепетом любви», настоящей любви, радостной и счастливой, без романтического надрыва и псевдотрагичности.
Песнь первая
У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Всё ходит по цепи кругом;
Идет направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей…
Насыщение произведения сказочной атрибутикой идет по канонам, заданным в Посвящении. Сказочная атмосфера создается не для того, чтобы напугать читателя или создать мрачную атмосферу романтического трагизма, но для того, чтобы его развеселить, доставить удовольствие рассказом, актом обычного человеческого общения слушателя и рассказчика. Примечательно, что Пушкин рисует картину исключительно при помощи перечислений — приводя список того, что именно есть «там», у «лукоморья». Слово «лукоморье» означает излучину, залив моря, хотя слово это стоит здесь явно на месте того, что в сказках значится как «тридевятое царство, тридесятое государство». Архаичное слово, употребленное в несвойственном для него лексическом значении, создает своего рода мистификацию, настраивает на отношение к произведению, как к «изысканному обману». Пушкин не говорит о том, чем заняты и чем знамениты перечисляемые им персонажи, он их развешивает по сцене, на которой будут разворачиваться события, как бутафорские украшения, причем эта бутафорность, статичность, условность, своего рода «игрушечность», нарочито преувеличена: так, кот у него «ходит-бродит по цепи кругом», русалка — на ветвях сидит, леший — бродит, избушка — «стоит без окон, без дверей», на «неведомых дорожках» — «следы невиданных зверей» (каких именно, не уточняется). Все это объединяется общим названием «чудеса». Весь этот отрывок по своему характеру очень напоминает авторские ремарки в пьесах перед началом действия, описывающие то, что находится на сцене.
Кроме того, Пушкин мастерски использует прием гротеска (совмещения несовместимого), создавая тем самым дополнительный комический эффект.
Там лес и дол видений полны,
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской…
Романтический пафос, который возникает в первых строках, уничтожается словом «дядька», которое приведено в несвойственном для него лексическом значении (тоже своего рода мистификация, как с «лукоморьем»). Дело в том, что «дядька» в словаре людей пушкинской поры означало мужчину, на чьем попечении находились дети мужского пола младшего возраста (до того, как для них нанимали гувернера), то есть своего рода мужского няньку. При подобном значении смысл отрывка меняется с точностью до наоборот, приобретая ярко выраженный пародийный характер. То, что употребление слова «дядька» не случайно, доказывает факт, что Пушкиным не было употреблено слово «дядя», не нарушающее стихотворного размера и употребляемое Пушкиным в других произведениях (напр., «Мой дядя самых честных правил…»).
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя,..
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит…
В этих строках используется прием гротеска: «грозного» царя пленяют «мимоходом», в облаках «колдун несет богатыря», а не наоборот, как богатырю полагалось бы по рангу, волк назван «бурым», а не «серым», хотя «бурыми» бывают медведи, а не волки.
Там ступа с Бабою Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет…
Пародийность усиливается еще больше — ступа с Бабою Ягой «идет-бредет сама собой», хотя в реальности (сказочной, разумеется) ступа со своей обладательницей летала. Царь Кащей «над златом чахнет», что, во-первых, объясняет, почему сказочный Кащей был такой худой, а во-вторых, проливает свет на вопрос об отношении автора к деньгам и вообще к любого рода накопительству (сравн. «Скупой рыцарь»).
Там русской дух… там Русью пахнет!
Данная фраза возникает неожиданно и на первый взгляд совершенно не вытекает из предшествующего контекста. Однако если иметь в виду то, что говорилось о пушкинском представлении о народности, то становится ясно, что данная фраза относится вовсе не к самим перечисляемым персонажам, Ho к тому представлению о народности, которое свойственно Пушкину. Именно подобное ироничное отношение к персонажам и к самому себе, радостное, жизнеутверждающее мировоззрение свойственно, по Пушкину, русскому народу, и это именно тот дух, который приходит из русских народных сказок. Только этим можно объяснить то, что к «Руслану и Людмиле», являющемуся по жанру былиной (т.е. произведением героического эпоса), приставлен сказочный зачин.
Заканчивается это своего рода вступление словами, вполне традиционными для русской народной сказки. Ho и здесь все перевернуто «с ног на голову», так как фраза «И там я был, и мед я пил…» традиционно не относится к зачину, а принадлежит концовкам, т. е. помещается не в начале произведения, а в конце.
