– Да‑с, – говорит кто‑то в одном углу, – это, я вам доложу, сторонка! сверху палит, кругом песок… воды – ни капли! Ну, да ведь мы люди привышные!
– Так‑то так, только вот насчет еды… ну, и тово‑воно как оно – и этого тоже нету!
– Помилуйте! да какой вам еды лучше! баранина есть, водка есть… выпил рюмку, выпил другую, съел кусок…
– То‑то, что водка‑то там кусается; а хлебного, так сказывают, и в заводе нет!
– Так что ж! еще лучше – из рису ее там делают! От этой, от рисовой‑то, и голова никогда не болит!
В другом углу:
– В этих‑то обстоятельствах, доложу вам, я уже не в первый раз нахожусь…
– Ссс…
– Да‑с, вот тоже в шестьдесят третьем году, сижу, знаете, слышу: шумят! Ну, думаю, люди нужны! Надеваю вот эту самую дубленку и прямо к покойному генералу! Вышел… хрипит! – Ну? говорит. – Так и так, говорю: – готов! Хорошо, говорит, мне люди нужны… Только и слов у нас с ним было. Налево круг‑ом… Качай! И какую я, сударь, там полечку подцепил – масло!
– Д‑да… а теперь, пожалуй, об полечках‑то надо будет забыть! Это такой край, что тут не то чтобы что, а как бы только перехватить что‑нибудь!
– Что вы! да разве вы не слышали, какая у них там баранина…
В третьем углу:
– Мне бы, знаете, годик‑другой, – а потом урвал свое, и на боковую!
– Что вы! что вы! да вы не расстанетесь! там, я вам доложу, такая баранина…
В четвертом углу:
– Так вы изволите говорить, что тринадцать дел за собой имеете?
– Тринадцать раз, шельма, под суд отдавал! двенадцать раз из уголовной чист выходил – ну, на тринадцатом скапутился!
– Однако, теперь бог милостив!
– Теперь, батюшка, наше дело верное! – завтра к вечеру приедем, послезавтра чем свет в канцелярию… отрапортовал… сейчас тебе в зубы подорожную, прогоны и прочее… А уж там‑то, на месте‑то какое житье! баранина, я вам скажу…
В пятом углу:
– Не посчастливилось мне, mon cher! – говорит один молодой человек другому (у обоих над губой едва пробивается пушок), – из школы выгнали… ну, и решился!
– А я так долгов наделал; вот отец и говорит: ступай, говорит, мерзавец, в Ташкент!
– Однако, ваш родитель нельзя сказать чтобы был очень учтив!
– Какое учтив! Такими словами ругается, что хоть любому вахмистру… Ну да, впрочем, это все пустяки! а меня вот что пугает: как‑то там будет насчет лакомства?!.
– Говорят, будто ташкентские принцессы очень недурны…
– Гм… ведь мы в полку‑то разбаловались. Вот тоже и об еде не совсем одобрительные слухи ходят!
– Однако, я слышал, что баранину можно достать отличную…
В шестом углу:
– Так вы и с супругой туда отправляться изволите?
– Конечно! нельзя же! она у меня баба походная!
Молодые люди прислушиваются, улыбаются и подмигивают друг другу. Один из них шепотом говорит: ну, вот! значит, и насчет лакомства сомневаться нечего!
– Только тяжеленько им будет, супруге‑то вашей! – продолжает один из прежних голосов, – ведь там ни съесть, ни испить слатенько…
– И! что вы! да там, говорят, такая баранина… В седьмом углу:
– Откровенно вам доложу: я уж маленько от медицины‑то поотстал, потому что и выпущен‑то я из академии почесть что при царе Горохе. Однако, травки некоторые еще знаю…
– Конечно! конечно! с них и этого будет!
– Народ простой, непорченый‑с. Опять, сказывают, что у них даже простая баранина от многих недугов исцеляет! В восьмом углу:
– Проповедовать – можно! Только вот сказывают, что они по постам баранину лопают, – ну, это истребимо с трудом!
Одним словом, все заканчивают свои речи бараниной, все надеются на баранину, как на каменную гору. Так что мой друг, Сеня Броненосный, слушал, слушал, но наконец не вытерпел и сказал:
– Если эта баранина хоть в сотую долю так вкусна, как об ней говорят, то я уверен, что через полгода в стране не останется ни одного барана!
Увы! такова судьба цивилизующего начала! Оно истребляет туземных баранов и, взамен того, научает обывателей удовлетворяться духовною пищею! Кто в выигрыше? кто в проигрыше? те ли, которые уделяют пришельцу частицу стад своих, или те, которые, в возврат за это, приносят с собой драгоценнейший из всех плодов земных – просвещение?
Но здесь я должен сделать довольно горькое для моего самолюбия признание. Я чувствую, что в жизни моей готовится что‑то решительное, а это невольно заставляет меня чаще и чаще обращаться к самому себе. Бывают минуты, когда откровенная оценка пройденного пути становится настоятельнейшею потребностью всего человеческого существа. По‑видимому, одна из таких минут наступает теперь для меня…
Сознаюсь без оговорок: я не имею права быть очень высокого о себе мнения. Лучшее из качеств, которыми я обладаю, есть нечто вроде сократовского: я знаю, что ничего не знаю. Несмотря на свою незамысловатость, это свойство значительно помогло мне в жизни, так как оно делало из меня во всякое время и на всяком месте лихого исполнителя. Я никогда не изобрету пороха (даже если мне формально прикажут изобрести – я и тогда как‑нибудь отшучусь), но если его изобретут другие – я очень рад. Палить я тоже готов во всякое время, и ежели не встречу слишком серьезных препятствий, то могу выказать храбрость несомненную. Не помню, в какой именно из шекспировских комедий герой пьесы задает себе вопрос: что такое невинность? – и весьма резонно отвечает: невинность есть пустая бутылка, которую можно наполнить каким угодно содержанием. Хотя, с точки зрения моралистов, это сравнение для меня не совсем выгодно, но я должен сказать правду (разумеется, по секрету), что оно подходит ко мне довольно близко. Пустая бутылка! – лестного, конечно, немного для меня в этом сравнении! – но для чего ж бы, однако ж, я стал отрекаться от этого звания? Разве мир не наполнен сплошь такими же точно пустыми бутылками, как и я? и разве сущность дела может измениться от того, что некоторые из этих бутылок высокомерно называют себя «сосудами»?
Я тем меньше имею основания конфузиться этого названия, что сделался пустою посудой далеко не произвольно. Тут, задолго до меня, уж были целые поколения пустых посудин, которые, дребезжа и звеня, так много о себе надребезжали и назвенели, что, казалось, и впрямь нет звания более почетного, более счастливого и спокойного, как звание пустой бутылки. Звание это не только насижено, но и по штатам значится подлежащим немедленному замещению, как только открывается свободная вакансия. Тут нет места ни для размышлений, ни для колебаний. Вы являетесь в жизнь, объявляете имя и фамилию. «Записать его в звание пустой бутылки» – и вы записаны…
