– В этом‑то и ошибка, что мы привыкли думать, что прокуратура, судейские вообще – это какие‑то новые либеральные люди. Они и были когда‑то такими, но теперь это совершенно другое. Это чиновники, озабоченные только двадцатым числом. Он получает жалованье, ему нужно побольше, и этим и ограничиваются все его принципы. Он кого хотите будет обвинять, судить, приговаривать.
– Да неужели существуют законы, по которым можно сослать человека за то, что он вместе с другими читает Евангелие?
– Не только сослать в места не столь отдаленные, но в каторгу, если только будет доказано, что, читая Евангелие, они позволили себе толковать его другим не так, как велено, и потому осуждали церковное толкование. Хула на православную веру при народе и по статье сто девяносто шестой – ссылка на поселение.
– Да не может быть.
– Я вам говорю. Я всегда говорю господам судейским, – продолжал адвокат, – что не могу без благодарности видеть их, потому что если я не в тюрьме, и вы тоже, и мы все, то только благодаря их доброте. А подвести каждого из нас к лишению особенных прав и местам не столь отдаленным – самое легкое дело.
– Но если так и все зависит от произвола прокурора и лиц, могущих применять и не применять закон, так зачем же суд?
Адвокат весело расхохотался.
– Вот какие вопросы вы задаете! Ну‑с, это, батюшка, философия. Что ж, можно и об этом потолковать. Вот приезжайте в субботу. Встретите у меня ученых, литераторов, художников. Тогда и поговорим об общих вопросах, – сказал адвокат, с ироническим пафосом произнося слова: «общие вопросы». – С женой знакомы. Приезжайте.
– Да, постараюсь, – отвечал Нехлюдов, чувствуя, что он говорит неправду, и если о чем постарается, то только о том, чтобы не быть вечером у адвоката в среде собирающихся у него ученых, литераторов и художников.
Смех, которым ответил адвокат на замечание Нехлюдова о том, что суд не имеет значения, если судейские могут по своему произволу применять или не применять закон, и интонация, с которой он произнес слова: «философия» и «общие вопросы», показали Нехлюдову, как совершенно различно он и адвокат, и вероятно и друзья адвоката, смотрят на вещи и как, несмотря на все свое теперешнее удаление от прежних своих приятелей, как Шенбок, Нехлюдов еще гораздо дальше чувствует себя от адвоката и людей его круга.
XII
До острога было далеко, а было уже поздно, и потому Нехлюдов взял извозчика и поехал к острогу. На одной из улиц извозчик, человек средних лет, с умным и добродушным лицом, обратился к Нехлюдову и указал на огромный строящийся дом.
– Вон какой домина занесли, – сказал он, как будто он отчасти был виновником этой постройки и гордился этим.
Действительно, дом строился огромный и в каком‑то сложном, необыкновенном стиле. Прочные леса из больших сосновых бревен, схваченных железными скрепами, окружали воздвигаемую постройку и отделяли ее от улицы тесовой оградой. По подмостям лесов сновали, как муравьи, забрызганные известью рабочие: одни клали, другие тесали камень, третьи вверх вносили тяжелые и вниз пустые носилки и кадушки.
Толстый и прекрасно одетый господин, вероятно архитектор, стоя у лесов, что‑то указывая наверх, говорил почтительно слушающему владимирцу‑рядчику. Из ворот мимо архитектора с рядчиком выезжали пустые и въезжали нагруженные подводы.
«И как они все уверены, и те, которые работают, так же как и те, которые заставляют их работать, что это так и должно быть, что, в то время как дома их брюхатые бабы работают непосильную работу и дети их в скуфеечках перед скорой голодной смертью старчески улыбаются, суча ножками, им должно строить этот глупый ненужный дворец какому‑то глупому и ненужному человеку, одному из тех самых, которые разоряют и грабят их», – думал Нехлюдов, глядя на этот дом.
– Да, дурацкий дом, – сказал он вслух свою мысль.
– Как дурацкий? – с обидой возразил извозчик. – Спасибо, народу работу дает, а не дурацкий.
– Да ведь работа ненужная.
– Стало быть, нужная, коли строят, – возразил извозчик, – народ кормится.
Нехлюдов замолчал, тем более что трудно было говорить от грохота колес. Недалеко от острога извозчик съехал с мостовой на шоссе, так что легко было говорить, и опять обратился к Нехлюдову.
– И что этого народа нынче в город валит – страсть, – сказал он, поворачиваясь на козлах и указывая Нехлюдову на артель деревенских рабочих с пилами, топорами, полушубками и мешками за плечами, шедших им навстречу.
– Разве больше, чем в прежние года? – спросил Нехлюдов.
– Куда! Нынче так набиваются во все места, что беда. Хозяева швыряются народом, как щепками. Везде полно.
– Отчего же это так?
– Размножилось. Деваться некуда.
– Так что же, что размножилось? Отчего же не остаются в деревне?
– Нечего в деревне делать. Земли нет.
Нехлюдов испытывал то, что бывает с ушибленным местом. Кажется, что, как нарочно, ударяешься все больным местом, а кажется это только потому, что только удары по больному месту заметны.
«Неужели везде то же самое?» – подумал он и стал расспрашивать извозчика о том, сколько в их деревне земли, и сколько у самого извозчика земли, и зачем он живет в городе.
– Земли у нас, барин, десятина на душу. Держим мы на три души, – охотно разговорился извозчик. – У меня дома отец, брат, другой в солдатах. Они управляются. Да управляться‑то нечего. И то брат хотел в Москву уйти.
– А нельзя нанять земли?
– Где нынче нанять? Господишки, какие были, размотали свою. Купцы всю к рукам прибрали. У них не укупишь, – сами работают. У нас француз владеет, у прежнего барина купил. Не сдает – да и шабаш.
– Какой француз?
– Дюфар француз, может, слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает. Дело хорошее, ну и нажился. У нашей барышни купил все имение. Теперь он нами владеет. Как хочет, так и ездит на нас. Спасибо, сам человек хороший. Только жена у него из русских, – такая‑то собака, что не приведи Бог. Грабит народ. Беда. Ну, вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
XIII
С замиранием сердца и ужасом перед мыслью о том, в каком состоянии он нынче найдет Маслову, и той тайной, которая была для него и в ней, и в том соединении людей, которое было в остроге, позвонил Нехлюдов у главного входа и у вышедшего к нему надзирателя спросил про Маслову. Надзиратель справился и сказал, что она в больнице. Нехлюдов пошел в больницу. Добродушный старичок, больничный сторож, тотчас же впустил его и, узнав, кого ему нужно было видеть, направился в детское отделение.
