ШАМАНОВ. Доброе утро.
ДЕРГАЧЕВ. Здравствуйте.
ХОРОШИХ. Владимир Михалыч… Ждем вас, ждем. (Обернувшись.) Валентина! Одну яичницу.
ШАМАНОВ. Да… И чаю там или компоту…
ХОРОШИХ (пишет). Чай, компот. Больше ничего не надо?
ШАМАНОВ. Нет, Анна Васильевна, пожалуй, больше ничего…
ХОРОШИХ. Вот и правильно. Не то что эти. (Кивает в сторону Дергачева и Еремеева.)
ШАМАНОВ. А что такое?
ХОРОШИХ. Не видите? Ни свет ни заря уже запузыривают.
ШАМАНОВ. Ага… Уже, значит, начали… Не рано ли?
ДЕРГАЧЕВ. Вы как знаете, а нам не рано.
ШАМАНОВ. Думаете, не рано?
ДЕРГАЧЕВ. В самый раз.
ШАМАНОВ. В таком случае, Анна Васильевна… Стаканчик винца.
ХОРОШИХ (укоризненно). Владимир Михалыч…
ШАМАНОВ. Винца, винца, не более того… (Кошкиной.) Зина, может быть… (Показывает – не выпить ли ей с ним за компанию.)
Кашкина отрицательно качает головой. Шаманов взял вино, хлеб, подсел к Кашкиной.
ДЕРГАЧЕВ. Так-то, брат Илья. В собес ты, конечно, сходи, но на пенсию, между нами говоря, не рассчитывай. А покамест выпьем. За любовь без обмана.
КАШКИНА (подняла стакан с простоквашей). Я к вам присоединяюсь.
Шаманов молча поднимает свой стакан. Все выпивают.
ХОРОШИХ. Владимир Михалыч, тут такое дело, вы в курсе, наверно.
ШАМАНОВ. Что, Анна Васильевна?
ХОРОШИХ. Да вот человек тут, Еремеев Илья, за пенсией пришел. Вот вы рассудите, ему семьдесят четыре года, он у геологов всю жизнь проводником работал…
ЕРЕМЕЕВ. Работал…
ХОРОШИХ. Работал, а документов не имеет. Ни справок у него, ни трудовой книжки – ничего нет. Вот как ему насчет пенсии? Что делать?
ШАМАНОВ. А где ж документы?
Еремеев молчит.
Это вы Еремеев?
ЕРЕМЕЕВ (не сразу). Еремеев, Еремеев…
ХОРОШИХ. Эвенк он по национальности…
ЕРЕМЕЕВ (кивает). Эвенк.
ХОРОШИХ. Только что фамилия русская. Крещеный он.
ЕРЕМЕЕВ (поспешно). Крещеный, крещеный…
ХОРОШИХ. Да какие ж с него документы? Ведь он человек простой – неученый, таежный житель. Кабы ему раньше знать про эти документы…
ШАМАНОВ. Но паспорт-то у него, надеюсь, есть?
ЕРЕМЕЕВ. Есть. Есть паспорт.
ШАМАНОВ. Что ж, в таком случае надо взять с места работы справки и…
ХОРОШИХ. Да где ж он их возьмет? Геологи-то те разъехались давным-давно. Где они теперь? Кто по городам, а кто, поди, уже и помер.
ШАМАНОВ. Я не знаю, но существуют же отчеты всевозможные, архивы… Придется вам в это дело углубиться.
КАШКИНА. Кому углубиться? Ему углубиться?
ШАМАНОВ. Ничего не поделаешь, придется поездить, похлопотать… Вы в исполком сначала сходите, может, там что-нибудь посоветуют.
ДЕРГАЧЕВ. Все без пользы.
ХОРОШИХ. Это как же – без пользы? Мыслимо ли? Да ведь он и просить бы не стал и не пришел бы, если бы не нужда. Старик он, в тайге один остался…
КАШКИНА (Шаманову). Неужели ничего нельзя сделать?
ШАМАНОВ. Не знаю… Я тоже хочу на пенсию.
Валентина появляется с яичницей для Шаманова. Ставит ее перед ним, не глядя ни на него, ни на Кашкину.
(Машинально). Спасибо. (Отодвигает от себя тарелку с яичницей.)
КАШКИНА (возвращая тарелку наместо). Недожаренная. То, что ты любишь. (В отличие от Шаманова, внимательно глядя на Валентину.) Наша кухня делает успехи.
Валентина старается не обнаружить своих чувств, но уходит в чайную слишком порывисто.
ДЕРГАЧЕВ. Давай, Илья. (Разливает.) Живы будем – не помрем.
ЕРЕМЕЕВ (не уловив смысла). Помрем, помрем.
ХОРОШИХ. Эй вы, хватит вам распивать. Ты, Илья, иди в исполком, а ты работай начинай. Утра девять часов, людей бы постеснялся.
ДЕРГАЧЕВ. Неймется тебе, да? (Поднялся.) Смотри, Анна, выпросишь ты сегодня… (Еремееву.) Идем отсюдова. (Взял недопитую бутылку, стаканы, ящик с инструментом, прошел в помещение чайной.)
Еремеев идет за ним.
ШАМАНОВ. Ты не опоздаешь на работу?
КАШКИНА. Не волнуйся… А твоя машина? Что-то ее не видно.
ШАМАНОВ. Должна подойти.
Хороших выходит из буфета в помещение чайной.
КАШКИНА. Куда ты едешь?.. Что там новенького, хорошенького?
ШАМАНОВ. Одно и то же… Грабанули киоск с водкой – в Потеряихе, в Табарсуке тракторист избил жену.
КАШКИНА. За что он ее?
ШАМАНОВ. Избил?.. Как нам оттуда сообщили: «За нетактичное поведение».
КАШКИНА. За что? (Смеется, потом.) Наверно, из ревности. (Со вздохом.) Боже, бывает же такое.
ШАМАНОВ. Безумие… (Вздох.) И когда все это кончится…
КАШКИНА. Ну, знаешь, если бы все были такими благоразумными, как ты…
ШАМАНОВ. И прекрасно. Тогда, может быть, меня отпустили бы на пенсию.
Из помещения чайной доносится голос Хороших: «Хватит, говорю, распивать!» Потом она появляется в дверях, закрывает их плотней, и последующий разговор Кашкиной и Шаманова сопровождается скандальным гомоном, доносящимся из-за дверей.
КАШКИНА. Не подерутся они там?
ШАМАНОВ. Очень может быть.
КАШКИНА. Знаешь, почему у них так?
ШАМАНОВ (равнодушно). Почему?
КАШКИНА. Она его любит…
Шум за дверью усиливается. Голос Хороших звучит пронзительно, но слов разобрать невозможно.
Он ее – тоже. Они любят друг друга, как в молодости.
ШАМАНОВ. Только бы они друг друга не убили. Последнее время они что-то чересчур усердствуют.
КАШКИНА. Это потому, что здесь Пашка. Ты знаешь, что Афанасий ему не отец?
ШАМАНОВ. Слышал.
КАШКИНА. Но когда Афанасий уходил на фронт, она была ему не жена. Только невеста.
ШАМАНОВ. Ну и что?
КАШКИНА. Пашка родился сразу после войны, а Афанасий – он был в плену, потом на севере, вернулся только в пятьдесят шестом году… Ты подумай. До сих пор он не может ей простить, до сих пор страдает. Разве это не любовь? Ну скажи… Ты как думаешь?
ШАМАНОВ. Не знаю. Я в этом плохо разбираюсь.
Небольшая пауза. За дверью скандал поутих, доносятся лишь отдельные выкрики. Что именно выкрикивают – не поймешь.
Зина, что ты от меня хочешь?
КАШКИНА. Я?
ШАМАНОВ. Да, ты. Что ты от меня хочешь?
КАШКИНА. А как ты думаешь?
ШАМАНОВ. Чтоб я на тебе женился.
КАШКИНА. Возможно… Но главное не в этом.
ШАМАНОВ. Не знаю. У меня такое впечатление, что ты хочешь от меня чего-то невозможного.
КАШКИНА. Боюсь, что так оно и есть.
ШАМАНОВ. Зина, я сделаю все, что ты захочешь. Но если у меня чего-то нет, значит, нет. Нельзя же, в самом деле, требовать от меня того, чего у меня нет.
