Скорей всего мама зашла в кафе, там что-нибудь скушала и заболела. И вот теперь ей доктор делает операцию.
Ах, нет! Вот идет наша мама!
С криком я бегу к ней навстречу. Мама в огромной шляпе. На плечах у нее белое боа из перьев. И бант на поясе. Мне не нравится, что мама так одевается. Вот уж ни за какие блага в мире я не надел бы эти перья. Я вырасту большой и попрошу маму, чтоб она так не одевалась. А то мне неловко с ней идти — все оборачиваются.
— Ты, кажется, не рад, что я приехала? — спрашивает мама.
— Нет, я рад, — равнодушно говорю я.
ЭТО НЕДОРАЗУМЕНИЕ
Рядом со мной за партой сидит гимназист Костя Палицын.
Перочинным ножом он вырезает на парте какую-то букву. Я смотрю, как ловко и незаметно для учителя он режет ножом.
Я так углубился в это дело, что не слышу, как вызывают меня.
Кто-то толкает меня под бок. И тогда я встаю и растерянно смотрю на классного наставника, который преподает русский и арифметику в нашем приготовительном классе.
Оказывается, учитель почему-то хочет, чтоб я прочитал ему стихотворение «Весело сияет месяц над селом».[51]
Первую строчку я бойко произношу, так как я ее только что услышал от учителя. Но что дальше, я не знаю. Я просто не знаю этого стихотворения и даже в первый раз слышу о нем.
Со всех сторон мне подсказывают: «Белый снег сверкает».
Запинаясь, я произношу, что подсказывают.
Посматривая на меня, учитель улыбается.
Ученики наперерыв подсказывают мне. Они шепчут со всех сторон. От этого даже не разобрать, что они шепчут — «Крест под облаками, как свеча, горит…»
— Треск под сапогами, — бормочу я.
В классе хохот. Учитель тоже смеется. И ставит в мой дневник единицу.
Это неприятно. Я всего пять дней в гимназии. И вдруг сразу единица.
Я говорю Косте Палицыну:
— Если будут ставить единицы за все, что я еще не знаю, то я много нахватаю единиц.
— Это стихотворение было задано, — говорят Костя. — Его надо было выучить.
Ах, оно было задано? Я не знал. В таком случае, это недоразумение.
Мне становится легко на душе, что это недоразумение.
СНОВА НЕПРИЯТНОСТИ
На мне серое гимназическое пальто с серебряными пуговицами. За спиной ранец.
В карман моего пальто мама сует записку с адресом гимназии.
— Мама, — говорю я, — ты не беспокойся. Я так хорошо знаю дорогу, что могу с закрытыми глазами дойти до гимназии.
Мама говорит:
— Только ты и в самом деле не вздумай идти с закрытыми глазами. С тебя хватит.
Я выхожу на улицу.
Нет, конечно, с закрытыми глазами я не пойду. Это опасно. На улицах конки, извозчики. Но от угла Большого до гимназии я непременно пойду с закрытыми глазами. Всего двести десять шагов. Это сущие пустяки.
Дойдя до Большого проспекта, я закрываю глаза и, как слепой, иду, тычась на людей и задевая стены и тумбы. При этом мысленно считаю шаги. Двести… Двести десять…
Произнеся вслух «Двести десять», я с силой наталкиваюсь на какого-то человека. Открываю глаза. Стою как раз у дверей гимназии. А человек, которого я толкнул, — это наш учитель и классный наставник.
— Ах, извините, — говорю я. — Я вас не заметил.
— Надо замечать, — сердито говорит учитель. — Для этого у тебя есть глаза.
— Они были закрыты, — говорю я.
— Зачем же ты глаза закрываешь, глупый мальчишка? — говорит учитель.
Я молчу. Во-первых, это долго объяснять, во-вторых, он, пожалуй, не поймет, почему я закрыл глаза.
— Ну? — спрашивает учитель.
— Просто так закрыл. От ветра…
Учитель хмуро смотрит на меня и сердито говорит:
— Ну, что ж ты стоишь как пень? Иди…
Я стою оттого, что я вежливый человек.
Я хочу пропустить его вперед.
Мы одновременно шагаем к двери и в дверях снова сталкиваемся.
Еще более сердито учитель смотрит на меня.
ПУД ЖЕЛЕЗА
Я занят разборкой моего пенала. Перебираю карандаши и перья. Любуюсь моим маленьким перочинным ножом.
Учитель вызывает меня. Он говорит:
— Ответь, только быстро: что тяжелей — пуд пуха или пуд железа?
Не видя в этом подвоха, я, не подумав, отвечаю:
— Пуд железа.
Кругом хохот.
Учитель говорит:
— Скажи своей маме, чтоб она завтра зашла ко мне. Я хочу с ней поговорить.
На другой день мама идет к учителю и грустная возвращается домой. Она говорит:
— Учитель недоволен тобой. Он говорит, что ты рассеянный, ничего не слушаешь, не понимаешь, и сидишь за партой, как будто тебя не касается, что происходит в классе.
— А что он еще сказал?
Лицо у мамы делается совсем грустным.
Прижав меня к себе, она говорит:
— Я тебя считала умным и развитым мальчиком, а он говорит, что у тебя еще недостаточное умственное развитие.
— Это он глупости говорит! — сердито кричу я. — По-моему, у него недостаточное умственное развитие. Он задает ученикам глупые вопросы. А на глупые вопросы трудней ответить, чем на умные.
Целуя меня, мама плачет.
— Ах, тебе будет трудно жить на свете! — говорит она.
— Почему?
— Ты трудный ребенок. Ты похож на отца. Я не верю, что ты будешь счастливый.
Мама снова целует и обнимает меня, но я вырываюсь. Я не люблю это лизанье и слезы.
ЗАКРЫТОЕ СЕРДЦЕ
Приехал дедушка. Это отец отца. Он приехал из Полтавы.
Я думал, что приедет дряхлый старичок с длинными усами и в украинской рубашке. И будет петь, плясать и рассказывать нам сказки.
Наоборот. Приехал строгий, высокий человек. Не очень старый, не очень седой. Поразительно красивый. Бритый. В черном сюртуке. И в руках у него был маленький бархатный молитвенник и красные костяные четки.
И я удивился, что у нас такой дедушка. И захотел с ним о чем-нибудь поговорить. Но с нами, с детьми, он не стал разговаривать. Он только немного поговорил с папой. А маме сердито сказал:
— Сами виноваты, сударыня. Слишком много народили детей.
И тогда мама заплакала и ушла в свою комнату.
И я еще больше удивился, что у нас такой дедушка, который недоволен тем, что у мамы родились дети, среди которых был я.
И мне непременно захотелось узнать, что делает дедушка в своей комнате, из которой он почти не выходит и никому не позволяет входить в нее. Наверно, он там делает что-нибудь исключительно важное.
