— Сейчас я вас обрадую, маркиза, — сказал д'Эглемон. Допив кофе и ставя чашку на стол, он бросил на г‑жу де Вимфен какой-то печальный и насмешливый взгляд и добавил: — Я уезжаю на охоту с обер-егермейстером, и надолго. По крайней мере на неделю вы овдовеете, а мне кажется, вы ничего не имели бы против этого… Гильом, — обратился он к лакею, убиравшему посуду со стола, — велите закладывать.
Госпожа де Вимфен была той самой Луизой, которую Жюли когда-то собиралась предостеречь от замужества. Женщины обменялись понимающим взглядом, и по нему чувствовалось, что Жюли обрела в подруге наперсницу своих печалей, наперсницу чуткую и добросердечную, ибо сама г‑жа де Вимфен была очень счастлива в браке; быть может, именно оттого, что судьба их сложилась по-разному, счастье одной служило порукой тому, что она сохранит преданность подруге в её горькой доле. В подобных случаях несходство судеб почти всегда укрепляет дружбу.
— Разве теперь время для охоты? — спросила Жюли, бросив на мужа безразличный взгляд.
Март был на исходе.
— Обер-егермейстер, сударыня, охотится, когда ему вздумается и где ему вздумается. Мы отправляемся в королевские угодья поохотиться на кабанов.
— Будьте осторожны, берегите себя…
— Предвидеть несчастье нельзя, — ответил он усмехаясь.
— Карета подана, — доложил Гильом.
Генерал встал, поцеловал руку г‑жи де Вимфен и обернулся к Жюли.
— Сударыня, а вдруг я погибну, стану жертвой кабана! — проговорил он с просительным видом.
— Что это значит? — удивилась г‑жа де Вимфен.
— Ну, хорошо, подойдите, — сказала Жюли Виктору.
И она улыбнулась Луизе, словно говоря: “Сейчас сама увидишь”.
Жюли потянулась навстречу мужу, который собирался поцеловать её; но она наклонила голову, и супружеский поцелуй скользнул по рюшу её пелерины.
— Вы будете свидетельствовать об этом перед богом, — сказал маркиз, обращаясь к г‑же де Вимфен, — мне надобен султанский указ, чтобы получить такую небольшую милость. Вот как моя жена понимает любовь. Она довела меня до этого уж не знаю какой хитростью… Честь имею кланяться!
И он вышел.
— Да твой бедный муж и вправду очень добрый! — воскликнула Луиза, когда женщины остались одни. — Он тебя любит.
— О, не добавляй ни звука к этому слову. Имя, которое я ношу, ненавистно мне.
— Но ведь Виктор беспрекословно подчиняется тебе, — заметила Луиза.
— Подчинение это, — ответила Жюли, — отчасти основано на том, что я сумела внушить ему глубокое уважение к себе. С точки зрения законов я весьма добродетельна; я создала уют в его доме, я закрываю глаза на его любовные похождения, я не прикасаюсь к его состоянию; он может проматывать доходы, как ему заблагорассудится, — я только забочусь о сохранении капитала. Такой ценою куплен мир. Он не уясняет, вернее, не хочет уяснить себе, чем я живу. Но хоть я и держу мужа в руках, всё же я очень опасаюсь, что когда-нибудь его характер проявится. Я словно вожак медведя, который дрожит при мысли, что в один прекрасный день намордник порвётся. Если Виктору вздумается, что он вправе не уважать меня больше, то страшно даже загадывать, что произойдёт, ведь он вспыльчив, самолюбив и, главное, тщеславен. Он неумён, и ему не найти мудрого выхода из сложного положения, в которое вовлекут его дурные страсти; вдобавок он слабохарактерен; убив меня, он сам, пожалуй, умер бы с горя на следующий же день. Но такого рокового счастья мне опасаться нечего…
Наступило молчание, подруги задумались и обратились к тайной причине того, что случилось.
— Меня наказали послушанием, — продолжала Жюли, бросая на Луизу многозначительный взгляд. — Но ведь я не запрещала ему писать мне. Ах, он забыл меня, и он прав! Как было бы ужасно, если бы жизнь его была разбита! Разве не достаточно моей? Поверишь ли, дорогая, я читаю английские газеты в надежде увидеть его фамилию. Но он всё ещё не появился в палате лордов.
— Разве ты знаешь английский?
— А я тебе не говорила?.. Я научилась.
— Бедняжка! — воскликнула Луиза, схватив Жюли за руку. — Как ты можешь жить?
— Это тайна, — отвечала маркиза, погрозив ей пальцем с какой-то детской важностью. — Слушай. Я принимаю опиум. История герцогини де *** в Лондоне натолкнула меня на эту мысль. Помнишь, Матюрен написал роман на эту тему? Лаудановые капли слишком слабы для меня. Я сплю. Бодрствую я всего лишь часов семь и провожу их с дочкой.
Луиза смотрела на огонь: она боялась взглянуть на подругу, все злоключения которой впервые предстали перед её глазами.
— Луиза, храни тайну, — сказала Жюли после минутного молчания.
В этот миг лакей принёс маркизе письмо.
— Боже мой! — воскликнула она, бледнея.
— Не спрашиваю, от кого оно, — сказала г‑жа де Вимфен.
Маркиза читала и ничего уже не слышала; её подруга видела, что г‑жа д’Эглемон то краснеет, то бледнеет, что на лице её отражаются обуревающие её чувства и опасное, восторженное возбуждение. Наконец Жюли бросила листок в огонь.
— Это письмо словно обожгло меня! Ах, я задыхаюсь!
Она встала, прошлась по комнате; глаза её горели.
— Он не уезжал из Парижа! — воскликнула она.
Госпожу Вимфен пугали и лихорадочная речь Жюли, которую она не решалась остановить, и её внезапные долгие паузы. Каждый раз после молчания она говорила всё взволнованнее и взволнованнее. Последние слова таили в себе что-то зловещее.
— Он продолжал украдкой видеть меня. Он каждый день ловит мой взгляд, и это помогает ему жить. Пойми, Луиза, он умирает и просит позволения сказать мне “прости”; он знает, что моего мужа не будет дома несколько дней, и сейчас сюда приедет. Ах, я погибну! Я пропала! Послушай, останься со мной. Если мы будем вдвоём, он не осмелится! О, не покидай меня, я боюсь самой себя!
— Но мой муж знает, что я обедала у тебя, и должен приехать за мной, — ответила г‑жа де Вимфен.
