— У нас ведь есть пушки! — закричал генерал, сжимая руку капитана.
Испанец бросил на старого воина взор, полный мужества и отчаяния, и промолвил:
— А люди где?
Маркиз оглядел экипаж “Святого Фердинанда” и содрогнулся. Все четыре купца были бледны и тряслись от страха, а матросы собрались в кружок и, очевидно, сговаривались о том, как бы перейти на сторону “Отелло”; они смотрели на корабль корсара с жадным любопытством. Только боцман, капитан и маркиз, глядя прямо в глаза друг другу, обменивались мыслями, полными благородства.
— Да, капитан Гомес, я давным-давно расстался со своей страной и семьей, и сердце моё было сражено горем! Неужели мне суждено проститься с ними навеки в тот самый миг, когда я несу радость и счастье своим детям?
Генерал отвернулся, и, когда гневные его слёзы упали в море, он заметил, что рулевой вплавь достиг корсарского судна.
— На этот раз, — ответил капитан, — вы, конечно, проститесь с ними навсегда.
Моряка испугал безумный взгляд француза. В это время оба судна стали почти борт к борту. Генерал, увидев экипаж вражеского брига, поверил жуткому предсказанию Гомеса. По три человека стояло у каждого орудия. Пушкарей можно было принять за бронзовые статуи, так атлетически были они сложены, так застыли их лица, так мускулисты были их обнажённые руки. Смерть, поразив этих силачей, не сбила бы их с ног. Хорошо вооружённые, деятельные, ловкие и крепкие матросы стояли неподвижно. Их мужественные лица загорели на солнце, огрубели от непогоды. Глаза их горели, в них светились отвага и сметливость, злобное торжество. Глубокое молчание корсаров, столпившихся на палубе, свидетельствовало о строжайшей дисциплине, благодаря которой чья-то несокрушимая воля усмиряет этих злых духов, принявших человеческий образ. Главарь стоял у грот-мачты, скрестив руки; он был без оружия, лишь топор лежал у его ног. Голову его защищала от солнца широкополая войлочная шляпа, и тень от неё скрывала лицо. Солдаты, пушкари и матросы, напоминавшие собак, лежащих у ног хозяина, переводили взгляд со своего капитана на торговое судно. Когда бриг подошёл к бригу, толчок вывел корсара из задумчивости, и он шепнул что-то своему молодому помощнику, стоявшему в двух шагах от него.
— На абордаж! — крикнул молодой корсар.
И “Отелло” с поразительною быстротой взял на абордаж “Святого Фердинанда”. Корсар негромко отдавал приказания, его помощник повторял их, и люди — а каждому заранее были известны его обязанности — преспокойно отправились на палубу захваченного корабля, словно семинаристы к обедне, и, связав руки матросам и пассажирам, захватили добычу. Они мигом перетащили на палубу “Отелло” бочки, наполненные пиастрами и съестными припасами, и весь экипаж “Святого Фердинанда”. Когда корсары, связав генералу руки, швырнули его на какой-то тюк, словно он сам был вещью, ему почудилось, что всё это он видит во сне. Корсар, его помощник и один из матросов, очевидно, исполнявший обязанности боцмана, стали совещаться. Говорили они недолго, потом матрос свистнул; по его приказу все корсары перескочили на борт “Святого Фердинанда”, вскарабкались на мачты и принялись обдирать паруса и снасти с такою быстротою, с какою солдат на поле брани раздевает убитого, позарившись на его сапоги и шинель.
— Пришла наша погибель, — спокойно сказал маркизу испанец, следивший взглядом за жестами трёх главарей, пока они совещались, и за движениями матросов, старательно разбиравших оснастку брига.
— Отчего вы так думаете? — спокойно спросил генерал.
— А вы полагаете, что они будут с нами церемониться? — ответил испанец. — Они, по всей вероятности, сейчас решили, что нелёгко будет сбыть “Святого Фердинанда” во французских или испанских портах, и решили потопить его, чтобы не возиться. Ну, а нас… уж не воображаете ли вы, что они возьмут на себя обузу и будут нас кормить, когда сами не знают, к какому порту пристать?
Не успел капитан произнести эти слова, как генерал услышал душераздирающие вопли и глухой плеск, будто в воду упало несколько человек. Он обернулся — четырёх негоциантов как не бывало. И когда генерал с ужасом взглянул на восьмёрку свирепых пушкарей, то увидел, что руки у них ещё подняты.
— Ну, что? Я говорил вам, — бесстрастно вымолвил испанец.
Маркиз порывисто вскочил; море уже успокоилось, и он даже не мог различить того места, где его несчастные спутники пошли ко дну; сейчас они, связанные по рукам и ногам, бились под водою, а может быть, их уже пожирали рыбы. В нескольких шагах от него изменник-рулевой и матрос со “Святого Фердинанда”, превозносивший и до того могущество Парижанина, по-приятельски разговаривали с корсарами и указывали пальцем на тех моряков с брига, которых считали достойными экипажа “Отелло”; двое юнг уже связывали ноги остальным матросам, не обращая внимания на их страшные проклятия. С отбором было покончено, восемь пушкарей схватили приговорённых и, не вдаваясь в излишние разговоры, швырнули за борт. Корсары с каким-то злобным любопытством наблюдали за тем, как люди падали в воду, за их искажёнными чертами, за последними муками; у самих корсаров лица не выражали ни насмешки, ни удивления, ни жалости. Для них, очевидно, это было самое обыкновенное, привычное дело. Пожилых гораздо больше занимали бочки с пиастрами, стоявшие у основания грот-мачты, и они смотрели на эти бочки с какою-то мрачной, застывшей усмешкой. Капитан Гомес и генерал сидели на тюке и, как бы советуясь друг с другом, обменивались горестными взглядами. Вскоре оказалось, что из всего экипажа “Святого Фердинанда” лишь они оставлены в живых. Семеро матросов, выбранных среди испанских моряков двумя предателями, уже с радостью превратились в перуанцев.
— Что за мерзавцы! — вдруг крикнул генерал; честность и благородное негодование заглушили в нём и горе и осторожность.
— Они подчиняются необходимости, — хладнокровно заметил Гомес. — Ежели бы вам попался кто-нибудь из этих молодчиков, ведь вы бы проткнули его шпагой.
