Кнуров. Все равно, сяду где‑нибудь. (Садится.)
Огудалова. А Ларису извините: она переодевается. Да ведь можно ее поторопить.
Кнуров. Нет, зачем беспокоить!
Огудалова. Как это вы вздумали?
Кнуров. Брожу ведь я много пешком перед обедом‑то, ну, вот и зашел.
Огудалова. Будьте уверены, Мокий Парменыч, что мы за особенное счастье поставляем ваш визит; ни с чем этого сравнить нельзя.
Кнуров. Так выдаете замуж Ларису Дмитриевну?
Огудалова. Да, замуж, Мокий Парменыч!
Кнуров. Нашелся жених, который берет без денег?
Огудалова. Без денег, Мокий Парменыч! Где ж нам взять денег‑то?
Кнуров. Что ж он, средства имеет большие, жених‑то ваш?
Огудалова. Какие средства! Самые ограниченные!
Кнуров. Да… А как вы полагаете, хорошо вы поступили, что отдаете Ларису Дмитриевну за человека бедного?
Огудалова. Не знаю, Мокий Парменыч! Я тут ни при чем: ее воля была.
Кнуров. Ну, а этот молодой человек, как, по‑вашему, хорошо поступает?
Огудалова. Что ж, я нахожу, что это похвально с его стороны.
Кнуров. Ничего тут нет похвального, напротив, это непохвально. Пожалуй, с своей точки зрения, он не глуп: что он такое… кто его знает, кто на него обратит внимание! А теперь весь город заговорит про него, он влезает в лучшее общество, он позволяет себе приглашать меня на обед, например… Но вот что глупо: он не подумал или не захотел подумать, как и чем ему жить с такой женой. Вот об чем поговорить нам с вами следует.
Огудалова. Сделайте одолжение, Мокий Парменыч!
Кнуров. Как вы думаете о вашей дочери, что она такое?
Огудалова. Да уж я не знаю, что и говорить; мне одно осталось: слушать вас.
Кнуров. Ведь в Ларисе Дмитриевне земного, этого житейского, нет. Ну, понимаете, тривиального, что нужно для бедной семейной жизни?
Огудалова. Ничего нет, ничего.
Кнуров. Ведь это эфир?
Oгудалова. Эфир, Мокий Парменыч!
Кнуров. Она создана для блеску!
Огудалова. Для блеску, Мокий Парменыч!
Кнуров. Ну, а может ли ваш Карандышев доставить ей этот блеск?
Огудалова. Нет, где же!
Кнуров. Бедной полумещанской жизни она не вынесет. Что ж остается ей? Зачахнуть, а потом, как водится, – чахотка.
Огудалова. Ах, что вы, что вы! Сохрани Бог!
Кнуров. Хорошо, если она догадается поскорее бросить мужа и вернуться к вам.
Огудалова. Опять беда, Мокий Парменыч, чем мне жить с дочерью!
Кнуров. Ну, эта беда поправимая. Теплое участие сильного, богатого человека…
Огудалова. Хорошо, как найдется это участие.
Кнуров. Надо постараться приобресть. В таких случаях доброго друга, солидного, прочного, иметь необходимо.
Огудалова. Уж как необходимо‑то.
Кнуров. Вы можете мне сказать, что она еще и замуж‑то не вышла, что еще очень далеко то время, когда она может разойтись с мужем. Да, пожалуй, может быть, что и очень далеко, а ведь, может быть, что и очень близко. Так лучше предупредить вас, чтоб вы еще не сделали какой‑нибудь ошибки, чтоб знали, что я для Ларисы Дмитриевны ничего не пожалею… Что вы улыбаетесь?
Огудалова. Я очень рада, Мокий Парменыч, что вы так расположены к нам.
Кнуров. Вы, может быть, думаете, что такие предложения не бывают бескорыстны?
Огудалова. Ах, Мокий Парменыч!
Кнуров. Обижайтесь, если угодно, прогоните меня!
Огудалова (конфузясь). Ах, Мокий Парменыч!
Кнуров. Найдите таких людей, которые посулят вам десятки тысяч даром, да тогда и браните меня. Не трудитесь напрасно искать; не найдете. Но я увлекся в сторону, я пришел не для этих разговоров. Что это у вас за коробочка?
Огудалова. Это я, Мокий Парменыч, хотела дочери подарок сделать…
Кнуров (рассматривая вещи). Да…
Огудалова. Да дорого, не по карману.
Кнуров (отдает коробочку). Ну, это пустяки, есть дела поважнее. Вам нужно сделать для Ларисы Дмитриевны хороший гардероб, то есть мало сказать хороший – очень хороший. Подвенечное платье, ну, и все там, что следует.
Огудалова. Да, да, Мокий Парменыч.
Кнуров. Обидно будет видеть, если ее оденут кой‑как. Так вы закажите все это в лучшем магазине, да не рассчитывайте, не копейничайте! А счеты пришлите ко мне: я заплачу.
Огудалова. Право, даже уж и слов‑то не подберешь, как благодарить вас.
Кнуров. Вот зачем, собственно, я зашел к вам. (Встает.)
Огудалова. А все‑таки мне завтра хотелось бы дочери сюрприз сделать. Сердце матери, знаете…
Кнуров (берет коробочку). Ну, что там такое? Что стоит?
Огудалова. Оцените, Мокий Парменыч!
Кнуров. Что тут ценить! Пустое дело! Триста рублей это стоит. (Достает из бумажника деньги и отдает Огудаловой.) До свиданья! Я пойду еще побродить… Я нынче на хороший обед рассчитываю. За обедом увидимся. (Идет к двери.)
Огудалова. Очень, очень вам благодарна за все, Мокий Парменыч, за все!
Kнуров уходит. Входит Лариса с корзинкой в руке.
Явление третье
Oгудалова, Лариса.
Лариса (ставит корзинку на стол и рассматривает вещи в коробочке). Это Вася‑то подарил? Недурно. Какой милый!
Огудалова. «Недурно»! Это очень дорогие вещи. Будто ты не рада?
Лариса. Никакой особенной радости не чувствую.
Огудалова. Ты поблагодари Васю, так шепни ему на ухо: «Благодарю, мол». И Кнурову тоже.
Лариса. А Кнурову за что?
Огудалова. Уж так надо; я знаю, за что.
Лариса. Ах, мама, все‑то у тебя секреты да хитрости.
Огудалова. Ну, ну, хитрости! Без хитростей на свете не проживешь.
Лариса (берет гитару, садится к окну и запевает).
Матушка, голубушка, солнышко мое,
Пожалей, родимая, дитятко твое.
Юлий Капитоныч хочет в мировые судьи баллотироваться.
Огудалова. Ну, вот и прекрасно! В какой уезд?
Лариса. В Заболотье.
Огудалова. Ай, в лес ведь это? Что ему вздумалось в такую даль?
Лариса. Там кандидатов меньше: наверное выберут.
Огудалова. Что ж, ничего, – и там люди живут.
Лариса. Мне хоть бы в лес, да только поскорей отсюда вырваться.
Огудалова. Да оно и хорошо в захолустье пожить, там и твой Карандышев мил покажется, пожалуй, первым человеком в уезде будет, вот помаленьку и привыкнешь к нему.
Лариса. Да он и здесь хорош; я в нем ничего не замечаю дурного.
Огудалова. Ну, что уж! Такие ль хорошие‑то бывают!
Лариса. Конечно, есть и лучше; я сама это очень хорошо знаю.
Огудалова. Есть, да не про нашу честь.
Лариса. Теперь для меня и этот хорош… Да что толковать, дело решенное.
